Лабиринт Ариадны (СИ) - Хаан Ашира
Мне хотелось почувствовать город наживую, всей собой. Увидеть те места, которые никому и в голову не придет фотографировать. На один вечер ощутить себя настоящей жительницей Южной Кореи. Просто обычной одинокой женщиной, которых, говорят, в этой стране довольно много.
Которая идет с работы пешком, заходя по пути в супермаркет, бродит там вдоль полок в поисках чего-нибудь вкусненького на вечер, похрустеть под сериал. Разумно закупает овощи и мясо, с удовольствием выбирает вино и сладости, мечтательно заглядывается на новый пылесос, который не только убирает квартиру, но еще и варит кофе, рис, а заодно развлекает хозяйку песнями.
Покупает себе скромный букетик цветов — просто порадоваться. Смотрит в небо, которого не видно из-за света небоскребов и мечтает о чем-то… О чем мечтают все женщины, которым осталось совсем немного до тридцати?
О любви, конечно.
О том, что где-то есть совсем особенный человек, который не проводит все вечера за монитором и не требует готовить ему ужин, а сам хочет радовать тебя и сладостями, и вином, и новыми гаджетами. И еще с ним можно обниматься и вместе смотреть сериалы, хрустя вкусняшками.
Пусан — город контрастов.
Так бы я его назвала — иронично, с намеком на то, что любой город может повернуться к тебе как сияющей стороной, показывая, что его граждане живут в будущем со скоростными поездами, роботами-доставщиками и молодежью, знающей английский не хуже, чем родной.
А может — другой. Той, где под эстакадами из двадцать второго века залегают глубокие колеи грязи из века десятого, а на трухлявые столбы намотаны километры жирных черных проводов.
Город может ослепить огнями тысяч разноцветных вывесок, от которых начинает болеть голова через пять минут, а может — умиротворить крошечным садиком в колодце домов, в котором плещется фонтан в пруду и квакают лягушки, невесть как выживающие между широкими магистралями, шум которых мешается с шумом прибоя.
До прибоя мне пришлось добираться на такси, потому что я напрочь запуталась в сплетениях перекрестков и огнях улиц.
Очень уж хотелось дотронуться до Японского моря хотя бы одним пальчиком ноги.
Я даже сняла ради этого кроссовки и пробежалась по прохладному мокрому песку босиком.
Попыталась ощутить разницу между Азией и Европой, но почему-то ничего, кроме прохлады воды не ощутила.
— Конбэ! — сказала я морю, подняв бутылку соджу со вкусом зеленого винограда, которой разжилась в супермаркете, пока представляла себя кореянкой.
Свежий и яркий его вкус — будто бы вовсе без алкоголя! — сыграл со мной злую шутку.
Допив бутылку до конца, я попыталась встать с песка и поняла, что недооценила коварство «легкого» напитка. Пришлось подниматься сначала на четвереньки и только потом на ноги.
Почему-то это меня ужасно рассмешило. Я так и смеялась, пока вызывала такси, смеялась в машине, вызывая ответную улыбку водителя — и особенно смеялась, когда швейцар открыл мне двери отеля и поклонился.
— Итадакимас! — пожелала я ему приятного аппетита по-японски, складывая руки в индийском жесте «намасте». Голова так приятно кружилась, что приходить в себя не хотелось совершенно. Поэтому я добавила шепотом и по-русски: — Вы Руслана не видели? Или Ника? Мне ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза!
В ответ швейцар задвинул мне целую речь на корейском, на протяжении которой я кивала, улыбалась и медленно отступала в сторону холла.
И когда он на минуточку отвлекся, чтобы открыть дверь импозантному мужчине в длинном пиджаке, я со всех ног бросилась прочь.
В сторону зала, откуда доносилась заводная музыка. Это там наша вечеринка?
Я всего на минуточку загляну…
— Поймал! — прошелестел мне на ухо мужской голос в темноте среди мечущихся разноцветных огней и лучей лазера.
Глава семнадцатая. Безумие Ариадны
Очень глубокий, очень мелодичный, очень… мужской голос.
Если бы у Руслана был такой, я бы до сих пор была в него влюблена. Если бы у Ника был такой — не знаю, чем закончилась бы та ночь у меня в номере.
Но крутые кудри, белая футболка, широкие плечи — «лебедь». Или — журавль? Такой же далекий и недоступный. Только сейчас его руки на талии, а голос переливается из русского в английский:
— Потанцуем?
Если ему можно меня трогать, то и мне его — тоже? Вот что коварно шепчет мне соджу. До чего непредсказуемый напиток!
Закидываю синеглазому руки на шею и с наслаждением запускаю пальцы в тугие шелковые колечки кудрей. Они скользят по коже, упруго поддаются и тут же снова выстреливают пружинами.
Он смеется так, что сверкают в ультрафиолете белоснежные зубы на смуглом лице.
— Откуда ты знаешь русский? — задаю наконец давно напрашивающийся вопрос.
Переходя с английского, мы как-то незаметно соскользнули на «ты» и теперь уже неловко возвращаться обратно.
— Я не только русский знаю, — замечает он, покачивая меня ладонями совершенно мимо ритма музыки. — Греческий, грузинский, турецкий, казахский. Не считая, разумеется, английского, китайского и корейского.
— Разумеется… — смеюсь я, запрокидывая голову, и он склоняется к моей шее так близко, что на мгновение мне кажется, что его губы коснутся моей кожи. Но касается только свежее дыхание с запахом зеленого винограда, словно он тоже выпил соджу. — А сам ты откуда?
— С берега самого синего Черного моря, — и в его голосе слышно бурление волн говорливого прибоя. Он сжимает меня крепче и кружит, словно слышит в быстром бите музыки трехтактный вальс. — Я рад, что ты пришла.
— Я случайно! — признаюсь я, оступаясь и снова случайно утыкаясь лицом в его рубашку. — Мимо бежала.
— Хвостиком махнула, сердечко упало и разбилось, — опять смеется он, но в этот раз я слышу еле заметный гортанный акцент в его русском.
Действительно немного похож на грузинский.
Или на греческий? Никогда не слышала, как греки говорят по-русски.
Голова кружится, легкая-легкая, как шарик с гелием, музыка — лишь шум в ушах. Ничего не существует. Только твердые мышцы плеч под тонкой тканью белой рубашки, его пронзительные глаза, кудри, к которым сами тянутся пальцы — и ни единого упрека совести.
Черт, может, Руслан и прав насчет моей аморальности…
— Ариадна красивое имя.
Меня прижимают к стройному телу. Он такой высокий! Я задираю голову, чтобы снова поймать пронзающий насквозь взгляд.
— Особенно, если знаешь греческие мифы, — намекаю я.
— Я грек по крови. Понтиец.
— Ой! Я помню, это что-то интересное!
— Мы — истинные потомки древних греков, с начала времен жившие на южном берегу Черного моря, Ариадна.
— Ариадна жила на Крите, — с умным видом сообщаю я немного невпопад.
— Соседи, значит! — смеется он, и я смеюсь в ответ.
Какой-то дурацкий разговор, будто настоящую его версию мы ведем не словами.
А моими пальцами, которые касаются упрямых завитков на его шее.
Синими глазами, которые ласкают мои губы обжигающими взглядами.
Колебаниями маятников наших тел — мы то ближе, то дальше.
И кажется, что вокруг нас закручиваются стены лабиринта, затягивая в его центр, где мы вот-вот встретимся с чем-то очень опасным.
— Вина? — спрашивает он. — Еще потанцуем? Или пойдем куда-нибудь, где потише?
На последних словах ладонь на моей спине становится тяжелой и горячей, давит, заставляя наши маятники качнуться в унисон — друг к другу.
Мамочки!
Голова кружится, в ушах шумит, дыхания не хватает.
Но я настоящая женщина — и хорошо помню, что ноги у меня не бриты, трусы скучно-хлопковые, ступни в песке, и пахну после прогулки я не духами и туманами, а куда более плотски.
— Дашь мне переодеться?
— Зачем?
— Чтобы танцевать с тобой.
— Я хотел поговорить…
Но склоняется он так низко, что это снова будет не тот разговор — я прямо чувствую!
— Чтобы говорить с тобой.
Он останавливается и смотрит с полуулыбкой. Так долго, что, кажется, я сейчас сойду с ума и ринусь в пропасть порока прямо в хлопковых трусах и с песком между пальчиков ног.
