Танцующий лепесток хайтана - YeliangHua
— Хуайцзуй… ты считаешь, я сам не понимаю, насколько подвёл его? — теперь уже говорил Мо Жань. Его голос звучал надсадно, словно он до этого много кричал, или плакал. — Ты думаешь... я каждую секунду своей жизни не сожалею о том, что сотворил с единственным человеком, которого когда-либо любил?..
— Сожалений недостаточно, — Хуайцзуй говорил тихо, и в то же время отрывисто. — Знаете ли вы, что тот год, когда вы ушли, он провел в больнице? У него была клиническая депрессия, и он не мог ни выступать, ни преподавать. Знаете, какого труда стоило ему восстановление?..
Чу Ваньнин был готов провалиться сквозь землю. Тот самый год был одной из его самых постыдных тайн — Мо Жань не должен был об этом узнать. Были вещи, которые просто не стоило озвучивать.
Одно дело — события его детства, на которые он никак не мог повлиять.
Совершенно другое — его слабость, его болезненная влюбленность в собственного ученика, приведшая в итоге к такому печальному исходу.
Когда Мо Жань ушел из балета, Ваньнин просто выгорел: в нем больше не оставалось ни единой искры жизни. Как мог он продолжать выступать на сцене или учить кого-то, если он едва мог заставить себя разлепить глаза поутру? Казалось, сама его душа превратилась в выжженную пустошь, черную от копоти там, где прежде полыхало пламя так тщательно сдерживаемых им чувств.
Он больше не мог так жить. Если бы не Сюэ Чженъюн и Хуайцзуй, он наверняка бы пробил дно еще тогда, никогда не возвращаясь к балетной карьере. Ему потребовался целый год на то, чтобы прийти в чувства, и еще полгода для того, чтобы вернуться в форму.
Нет, Мо Жань определенно никогда не должен был об этом узнать.
Вот только Хуайцзуй продолжал слово за словом обличать уродливую правду:
— Он перестал ходить на работу, появляться на репетициях. Поначалу я считал, что он заболел — однако он не отвечал на звонки и сообщения. Просто исчез отовсюду. Когда я пришел к нему домой, обнаружил, что он уже несколько дней ничего не ест и просто продолжает неподвижно лежать в постели... словно живой труп. Он пил снотворное всякий раз когда просыпался, чтобы снова заснуть — и в конечном итоге настолько ослаб, что не мог больше самостоятельно подняться…
— Заткнись!.. — выкрикнул Мо Жань, а затем снова резко рассмеялся — так, что Чу в какой-то момент сделалось дурно.
«Он… ему это действительно смешно?..»
Ваньнин вжался в стену эллинга, закрывая горящее лицо руками. К горлу подступил ком.
— Вы этого не знали, разумеется, когда лили грязь на него в каждом своем интервью, Мо Вэйюй. Что вы говорили о нем? Что ваш учитель издевался над вами, что вынуждал вас и ваших одногруппников задерживаться допоздна на репетициях, танцевать до кровавых мозолей. Что он избил вашего друга… что он заставлял вас приходить во время, свободное от занятий, потому что ему казалось, что вы танцуете недостаточно хорошо…
Хуайцзуй продолжал беспощадно сыпать обвинениями, и от каждого слова сердце Чу Ваньнина покрывалось коркой льда.
Разумеется, он не мог не знать, что в труппе ходили слухи о том, что Мо Жань якобы ненавидел своего учителя — однако он и предположить не мог, что юноша мог заявлять на весь мир нечто подобное.
— Я… был жалок, — Мо Жань усмехнулся. — Тому, что я творил и говорил, нет оправдания.
— Если это так, зачем вы вернулись, Мо Вэйюй? Неужели происшествие с Жун Цзю ничему вас так и не научило?..
Чу Ваньнин застыл, словно громом пораженный.
Он не мог понять ни почему эти двое вообще говорят о таком, ни зачем Хуайцзуй внезапно упомянул инцидент, в котором Мо Жаня, очевидно, подставили.
Разве только… сам Хуайцзуй имел к этому непосредственное отношение?
Ваньнин вцепился ногтями в собственные ладони, понимая, что едва может дышать. То, что ему приходилось слышать, с каждой секундой выносить становилось все тяжелее.
Он не имел представления о деталях случившегося, однако, когда Мо Жань говорил, что не помнит, что именно произошло, безоговорочно ему верил.
Отвратительное предчувствие заставило его внутренности съежиться.
— Вы помните, что случилось той ночью с Жун Цзю, Мо Вэйюй, — Хуайцзуй не спрашивал, он утверждал. — Вы ведь думали о Чу Ваньнине в те мгновения, не так ли?
— Я… — Мо Жань внезапно замолчал, и от этой тишины Ваньнин едва не оглох. Его сердце, казалось, могло в эту секунду проломить ребра резкими, глухими ударами.
Он ведь должен ответить правду — просто сказать, что не помнит той ночи...
Почему же он МОЛЧИТ?!..
Балетмейстер, не в силах больше выносить происходящее, потянул дверь на себя — и в следующее мгновение его взгляду предстала картина настолько жуткая, что, казалось, останется выжженой на его сетчатке до конца дней.
Мо Жань был привязан веревками к стулу, но при этом его руки были свободны. В мокрой одежде, со слипшимися в космы волосами, с которых непрестанно капало, он выглядел болезненно бледным, словно находился на грани жизни и смерти. К одной из безвольно повисших рук юноши крепилась капельница: длинная тонкая трубка змеилась в воздухе, присоединяясь к флакону с раствором.
Впрочем, шокированный увиденным Ваньнин не сразу заметил, что в свободной руке Мо Жань сжимал нож. Остро заточенное лезвие недобро сверкало в холодном искусственном свете флуоресцентных тепличных ламп, по стальному полотну медленно стекали багровые капли крови, оставляя грязно-бурые следы.
Чья это кровь?!..
Ваньнин замер, чувствуя, что взгляды Мо Жаня и Хуайцзуя обратились к нему.
В ту же секунду рука Мо Жаня взметнулась резким движением, и лезвие ножа вошло на одну треть в его собственное бедро. При этом юноша даже не вскрикнул, и лишь продолжал смотреть на Чу абсолютно пустыми глазами, в которых отражались лишь отчаяние и непонимание.
— Мо Жань!... — Ваньнин задохнулся собственным криком. — Прекрати! Прекрати сейчас же!..
Юноша медленно тряхнул головой, словно не хотел ничего слышать. Его пальцы снова крепко сжались на рукояти ножа, вены вздулись под бледной кожей. Одним рывком он высвободил лезвие из собственной плоти — и, к еще большему ужасу Ваньнина, занес его для следующего удара.
— Нет!.. — Чу в одно мгновение оказался подле Вэйюя, пытаясь ударом выбить нож из напряженной хватки. Мо Жань, казалось, даже не осознавал, кто перед ним. Он явно был не
