Энтон Дисклофани - Наездницы
Самыми близкими для меня людьми всегда были Сэм, мама и папа, дядя Джордж, тетя Кэрри и их сын, мой кузен, Джорджи.
Такова была наша первая легенда – история о том, как мы очутились в нашем маленьком личном раю, отвоеванном у девственной природы Флориды. Отчасти это объяснялось везением, но преимущественно все же любовью. Мама и папа обручились уже через две недели после знакомства. Джордж, Кэрри и Джорджи были частью нашей семейной легенды. Разумеется, они не были ее главными персонажами, но, если оглянуться назад, становится совершенно очевидно, что без них эта история утратила бы всякий смысл. Нам было необходимо, чтобы они жили в Гейнсвилле, озаряя жизнь нашей семьи.
Зазвонил колокол, возвещая окончание часа отдыха, и я, вздрогнув, проснулась.
– Наконец-то! – вздохнула Гейтс.
Она любила верховую езду так же страстно, как и я. Остальные девчонки уже натягивали бриджи и сапоги для верховой езды. Мне впервые предстояло ездить верхом вместе со всеми, и я была радостно взволнована и одновременно очень переживала. Я обожала это сочетание ощущений. Натягивая сапоги, я боковым зрением заметила, что Сисси за мной наблюдает. Она улыбалась, и я улыбнулась ей в ответ. Мне очень хотелось сделать ей что-нибудь приятное.
Я заправила рубашку в бриджи. В лагере у всех были белые бриджи. Даже замша на коленях была белой. Нашу одежду стирали работницы, поэтому мы могли пачкать ее сколько угодно. Но идея постоянно одевать нас во все белое все равно казалась мне очень глупой.
Когда я вышла из домика в аромат нагретой солнцем хвои, я увидела ожидающую меня Сисси.
– Письмо?
– От мамы.
Благодаря своему любопытству я знала, что Эве и Сисси пишут только мамы.
– Мне тоже пишет мама, – сообщила мне Сисси. – Три раза в неделю. Но у нее такие скучные письма! А сестра пишет, только когда ее заставляют.
Мы были окружены целой толпой девочек. Все были одеты абсолютно одинаково. Многие махали Сисси, а поскольку я была с ней, значит, и мне тоже. Я улыбалась в ответ. Никогда в жизни я не улыбалась такому количеству людей.
– Я ненавижу писать письма, – призналась я. – Все, что ты пишешь, можно сказать гораздо быстрее.
От волнения у меня сосало под ложечкой. Я радовалась тому, что болтовня с Сисси отвлекает меня от предстоящего урока.
Какая-то девочка прошла мимо нас так близко, что даже задела меня рукой. Я хотела что-то ей сказать, но прикусила язык. Это была та самая девочка с белыми волосами, на которую я обратила внимание в купальне. И еще прежде, чем Сисси успела сообщить мне ее имя, я приятно удивилась, осознав, что видела ее фотографию в Замке.
– Это Леона.
Мы обе смотрели вслед Леоне, пока она не скрылась за поворотом. Мы уже миновали уборные и подходили к конюшням. Леона была настоящим исполином, и ее шаги были почти вдвое длиннее моих. Ее белые волосы были собраны в аккуратный пучок. И еще она была единственной среди нас, у кого были темно-синие, а не черные сапоги для верховой езды.
– Она из Форт-Уэрта[5], – произнесла Сисси. Она произнесла Форт-Уэрт так, как будто назвала другой, совершенно невероятный город – Константинополь или Порт-о-Пренс. Она говорила шепотом, хотя Леона давно скрылась из виду. – Ее отец сколотил состояние, торгуя нефтью, ее мама – принцесса. У нее собственная лошадь, которую привезли сюда на поезде. С ней занимаются лучшие специалисты. Транспортировка лошади обошлась дороже, чем проживание и питание Леоны в Йонахлосси.
Леона не поздоровалась с Сисси. Интересно, что имела в виду Сисси, назвав маму Леоны принцессой? Немного поразмыслив, я решила, что настоящей принцессой она быть никак не может. Я мало что знала о мире, но мне казалось, что Техас – неподходящее место для принцесс.
– Она почти всех тут игнорирует, – завершила пояснения Сисси.
Леона из Форт-Уэрта, Теа из Иматлы. В мире было невероятно много различных мест, но в настоящий момент я находилась в конном лагере для девочек Йонахлосси. И я была одной из нескольких десятков девочек, направляющихся на обязательный ежедневный урок верховой езды. Сисси держала меня под руку, у нее была нежная кожа, и от нее исходил тонкий аромат розовой воды. Мама сейчас наверняка возится в саду, накинув на шею полотенце, чтобы оно впитывало пот, и нахлобучив на голову старую шляпу с обвисшими полями, защищающую нежную кожу ее лица. Отец, скорее всего, на работе. Четверг всегда был у него одним из дней посещения больных на дому, так что сейчас он, наверное, делает кому-нибудь укол или выслушивает жалобы пациента. Что касается Сэма…
Он, наверное, кормит своих бельчат. Их необходимо кормить часто, гораздо чаще, чем человеческого детеныша. Мама любит повторять, что Сэм демонстрирует по отношению к своим животным преданность, на которую способны далеко не все родители по отношению к своим детям. И он действительно необыкновенно преданный, мой брат. Он преданный и добрый. Сэм не впервые выкармливает бельчат, лишившихся матери. Белки нередко становились добычей енотов. Их жилища находились в таких укромных местах, разыскать которые хватало терпения только у Сэма.
После того как все это произошло и я уезжала в лагерь, он вышел попрощаться на заднюю веранду, держа в руках одного из бельчат.
– Он уже покрылся шерсткой, – произнесла я, потому что не знала, что еще сказать.
Несмотря на раннее утро, было уже жарко. Бельчонок был не таким уродливым, как тогда, когда я увидела его впервые неделю назад. Он казался совершенно беззащитным. Я понимала, почему Сэм его любит.
Сэм был в той же одежде, что и накануне, а волосы у него были всклокочены и торчали в разные стороны. Меня это немного испугало. Мне захотелось пригладить его шевелюру, но я не решилась к нему прикоснуться. Его веки были воспалены, а золотисто-желтые глаза потемнели и казались коричневыми. Я знала, что на открытом солнце они снова станут светлыми, почти прозрачными. Глаза у нас были разными. Мои были карими, как у отца.
– Ты спал? – спросила я, заранее зная ответ.
Я тоже не спала. Более того, я заходила в комнату Сэма, рассчитывая найти его там. В полумраке спальни я различила очертания его застеленной кровати, которая выглядела такой нетронутой, что я расплакалась, хотя сама не понимала, что меня так растрогало. Наверное, меня взбудоражил вид его идеально заправленной постели. Сначала ее застелил Сэм, а позднее разгладила мама. Электрический вентилятор был направлен на то место, где он должен был спать, и мерно гудел, никого не охлаждая.
Я его выключила и подошла к окну, выходящему на задний двор. Впрочем, это было неправильное название. У нас задний двор являлся началом наших тысячи акров. Там не было ни забора, ни границы. Мамин сад переходил в апельсиновую рощу. Эти апельсины предназначались не для продажи, а для мамы, которая их обожала. По ее собственным словам, она не могла без них жить.
