Энтон Дисклофани - Наездницы
– Виктория, – пробормотала Сисси.
– Она похожа на очень симпатичную и очень худую обезьянку.
Сисси прыснула. Чтобы не потерять равновесия от смеха, она остановилась и прислонилась к стволу дерева. Единственным человеком, которого мне удавалось так же сильно рассмешить, был Сэм. Я переминалась с ноги на ногу, стоя рядом. Что я ей скажу, когда она отсмеется? У нас еще оставалось несколько минут, которые необходимо было чем-то занять.
– Это ты в точку! – наконец воскликнула она.
– Ванну нельзя принимать, когда этого просто захочется? – выждав пару секунд, поинтересовалась я у Сисси.
Она отрицательно помотала головой, и мы пошли дальше.
– Думаю, ты могла бы туда пробраться тайком. Как ванная бандитка, – усмехнулась она.
Ее синие глаза засверкали, и я тоже не удержалась от улыбки. Она была такой беззаботной!
– Не двигайся, – произнесла она и оказалась у меня за спиной.
Я почувствовала, как она поднимает мои волосы.
– Что… – удивленная, начала я, но Сисси всего лишь отжала мои мокрые волосы, уже во второй раз за этот вечер.
– Вот так, – пробормотала она, стоя позади меня и не выпуская из рук мои волосы. – Теа, почему ты приехала так поздно?
Она промокнула воду с моей шеи своим полотенцем. Когда я уезжала, мама меня обняла, но я чувствовала, что ей не хочется ко мне прикасаться. Сэм едва смотрел в мою сторону. Впервые за несколько недель кто-то ко мне прикоснулся без содрогания, и меня потрясло это ощущение: я себя почувствовала такой уязвимой и любимой. Мне захотелось как-то отблагодарить Сисси.
– Меня выгнали из дому.
Не успела я это произнести, как уже пожалела о сказанном. Что я себе вообразила? Что эта девочка, которая совершенно ничего обо мне не знает, сможет меня как-то утешить?
Сисси опустила мои волосы, которые скрутила в жгут, на шею. Мне показалось, что я чувствую, как она обдумывает услышанное.
– А-а, – протянула она. – Ну, меня тоже в каком-то смысле выставили за дверь. Чтобы я научилась вести себя, как настоящая леди.
Она понизила голос и произнесла последнюю фразу шутливым тоном. И я была ей за это очень благодарна. Щеки Сисси раскраснелись после купания, а ее мокрые волосы падали ей на плечи. Она была совершенно не похожа на девочку, у которой полный ящик украшений и духов. Сисси дружила почти со всеми. Ей постоянно кто-то махал рукой или подходил к ней, чтобы поделиться какими-то новостями. Я не понимала, почему она выбрала меня, и надеялась, что это объясняется не только тем, что я новенькая. Но, похоже, ее привлекало во мне что-то еще.
– Я уехала девочкой, а вернусь дамой, – протянула Сисси и повторяла это на разные лады, пока мы шли до домика, где я, изнемогая от смеха, начала умолять ее замолчать.
Мне казалось, что я не иду, а как будто плыву по воздуху. Теперь я не понимала, почему переживала из-за того, что мне не о чем будет говорить с Сисси на обратном пути из купальни. Рядом с Сисси можно было ни о чем не переживать.
Мы вошли в дом Августы уже подругами. Доуси приготовила нам постели, как будто мы жили в отеле. Эва беспечно улыбнулась нам, но Мэри Эбботт явно не понравилось то, что мы вместе. Мы начали готовиться ко сну. Сисси намазывала щеки кремом, Виктория расчесывала волосы. Эва сидела на своей верхней кровати, и ее нога с накрашенными ногтями болталась возле моего лица. Она читала книгу со стола Сисси.
Гейтс сидела за столом и усердно писала – работала над своим почерком, который действительно был ужасен – с кошмарными завитушками, делавшими его совершенно неразборчивым. Сегодня мисс Ли, наша дородная учительница культуры речи и этикета, в отчаянии трясла головой над тетрадью Гейтс.
Гейтс подняла голову и театрально потрясла рукой.
– У меня болят пальцы! – воскликнула она.
У нее были светлые, коротко остриженные волосы, а над ее ушами красовались заколки с крохотными жемчужинами. Судя по всему, она не любила, когда волосы лезли ей в лицо.
– Подожди, вот начнутся занятия, и тогда они будут болеть по-настоящему, – хмыкнула Сисси.
Гейтс скорчила гримаску, и все расхохотались, даже Мэри Эбботт.
– А какие еще занятия у них будут? – спросила я. – У школьниц, – пояснила я, когда Сисси посмотрела на меня непонимающе.
Каждое утро было посвящено урокам: культура речи, затем этикет, затем французский, затем игра на инструментах (в моем случае на рояле). Затем был ланч, затем час отдыха, затем верховая езда, затем мы учились с пользой проводить свободное время – наблюдали за птицами, составляли гербарии, рисовали. Затем до обеда мы были предоставлены сами себе и обычно проводили свободное время в Замке, в Зале, полное название которого было Зал для занятий, хотя я не видела, чтобы там хоть кто-то чем-нибудь занимался. Я не умела наблюдать за птицами: мне удавалось заметить только ястребов или колибри, которых тут было полным-полно.
– У школьниц? – переспросила Сисси.
Гейтс положила учебник на стол, не забыв заложить в нужном месте серебряную закладку. Благодаря своему рысканию по столам я знала, что она украшена монограммой.
– Некоторые девочки уезжают, – осторожно начала она, – но большинство остается здесь.
Она говорила взволнованно, высоким голосом, очень серьезно глядя мне в глаза. Я почувствовала, как теплеет моя шея, и это означало, что я заливаюсь краской.
– Я знаю, – сказала я.
– Дело в том, – добавила Сисси, – что мы все тут школьницы. В этом домике можно жить круглый год.
Она внимательно посмотрела на меня, и я улыбнулась. Она не понимала, что я не школьница, что меня поселили именно в этом домике только потому, что больше не было свободных мест.
Гейтс вернулась к своему чистописанию и стала так сильно нажимать пером на бумагу, что она разорвалась, и девочка досадливо вскрикнула. Сисси откинулась на подушки и принялась за вышивание – очень симпатичную картинку, изображающую горный ручей. Я наблюдала за тем, как терпеливо она покрывает голубыми стежками ручей. Все здесь было таким странным! Вчера меня и еще нескольких девочек усадили за мольберты и заставили рисовать горы. Хенни ходила позади нас, одобрительно хмыкая у одних мольбертов, разочарованно вздыхая у других. Я, разумеется, заслужила вздох. Я не умела высматривать птиц и вышивать ровными стежками. Я не умела рисовать листья, которые походили бы на листья. Я и представить себе не могла, что стану заниматься чем-то подобным, когда покину это место.
Оно называлось конным лагерем для девочек, хотя не было ни лагерем, ни заведением для девочек, – предполагалось, что здесь мы превращаемся в леди. Я пыталась понять, что это означает лично для меня. Я все еще думала о себе как о девочке. Но я отличалась от своих соседок и знала, что уже никогда не буду такой, как они.
