Энтон Дисклофани - Наездницы
– Продвинутые! – окликнул нас мистер Альбрехт. – Идите сюда. – Он хлопнул в ладоши.
Леона вскочила в седло, и на мгновение она вместе со своим конем показалась мне кентавром – наполовину лошадь, наполовину девушка. Вслед за ней все остальные девочки тоже вскочили на лошадей. Гейтс очень здорово смотрелась в седле – стройная, элегантная, с идеально прямой спиной. Коренастая Джетти выглядела мощной всадницей.
Несколько секунд мы стояли на месте, ожидая, пока нам освободит дорожку проезжающая мимо первая группа. Грудь и ноги их лошадей были забрызганы белыми комками слюны. В Иматле в это время дня, когда солнце стояло в зените, все прятались от него в свои дома. Ездить верхом и вовсе было опасно: лошадь могла погибнуть. Летом я вставала раньше всех и каталась на рассвете, до уроков с отцом. Но мне постоянно приходилось вытирать поводья, мокрые от пота Саси, старым носовым платком. Впрочем, мы с Сэмом все равно изредка выбирались на прогулку днем, и тогда у нас кружилась голова, как от жары, так и от осознания опасности нашей затеи. Если бы мама об этом узнала, она пришла бы в ярость. Солнце палило так сильно, что мозг как будто закипал, а все тело горело изнутри. Мы карабкались на какой-нибудь дуб, при этом я заманивала Сэма все выше и выше, а потом часами лежали в развилках веток, пытаясь заметить внизу хоть малейшие признаки жизни. Но к этой жаре были нечувствительны только рептилии – совершенно безвредные толстые черные змеи и юркие ярко-зеленые ящерицы.
Я была уверена, что в Северной Каролине вообще никогда не бывает так жарко. Все эти девочки понятия не имели, как выжить в такой зной. Затем огромная лошадь Леоны (никак не меньше восемнадцати ладоней) пошла шагом, и Наари тоже двинулась вперед. Мы гуськом обошли манеж, после чего лошади рассыпались по нему, следуя каждая по своему маршруту. Я направилась к дальнему от школы и ближнему к горам краю манежа. Моей родиной была Флорида, и я привыкла к подернутому дымкой небу и бесконечной равнине. Горы представлялись мне облаками: они были огромными, и казалось, что до них можно дотянуться рукой.
Наари была нервной и быстрой. Я сразу поняла, что полюблю ее. И она была чересчур умной. Это проявлялось в том, что она меня испытывала, разворачивая корпус и перенося свой вес налево, проверяя, замечу я это или нет. Я заметила и тут же отреагировала: дернула за левый повод и ногами сжала ее бока, заставив ускорить шаг и выровняться. Она была умной, но пугливой. Похоже, у лошадей эти две черты всегда сочетаются. На стойку препятствия вскарабкалась белка, и Наари шарахнулась в сторону.
Я представила, что у нас впереди недели знакомства и постепенного привыкания друг к другу. Я едва не парила над седлом от предвкушения того, как мы научимся понимать друг друга. Это было знакомое, но, наверное, еще очень детское чувство – ожидание предстоящей радости как будто бурлило в моих жилах.
Я наблюдала за Леоной, описывающей на Кинге восьмерку. Скача по диагонали, он постоянно опускал плечо, и она его одернула. Леона смотрела прямо перед собой, как учила меня мама. Она всегда говорила мне, чтобы я смотрела туда, куда хочу ехать, и Саси меня туда повезет. Но я никак не могла избавиться от привычки смотреть на свои руки. И еще мне не удавалось представить себе, что через мои локти продета метла, что заставило бы меня прогнуть спину и правильно держать руки. Леона снова проскакала по диагонали, и на этот раз Кинг все исполнил так, как надо. Леона резко его развернула, на мгновение встретившись со мной взглядом. Смутившись оттого, что меня застали за ротозейством, я поспешно пустила Наари рысью.
Когда наше время истекло, мы снова выстроились в колонну по одному и покинули манеж. Леона по-прежнему ехала впереди, но против этого никто не возражал. Ее тренировали специалисты высокого класса, и техника ее езды превосходила мою, но я видела, что кое в чем она не лучше меня. Я не была такой физически сильной наездницей, как Джетти, или такой изящной, как Гейтс, но я чувствовала лошадей. Я умела с ними обращаться и могла заставить их сделать все, что мне хотелось. Меня переполняло странное ощущение силы. Я была всего лишь пятнадцатилетней девочкой, оказавшейся в окружении гор и совершенно незнакомых людей. Но я знала, что со всем справлюсь и вскоре покину это место.
* * *Пока мистер Холмс читал утреннюю молитву, я перебирала свои книги. Боковым зрением я видела, что Хенни за мной наблюдает. Когда предполагалось, что мы присоединяемся к молитве, я поднимала голову и разглядывала потолок. Я никогда не видела ничего подобного. Он был обит жестью, на которой были вычеканены замысловатые цветочные узоры. Сисси объяснила мне, что это рододендроны, а позднее обратила мое внимание на заросли кустов, покрытых красивыми розовыми цветами. Они окаймляли дорожку, ведущую к конюшням. Я по привычке начала размышлять над тем, кто это сделал, сколько времени заняла работа – часы или дни, недели или месяцы, и голос мистера Холмса стал почти неразличимым. Насколько я поняла, каждое утро он просил об одном и том же – о здоровье, счастье и благополучии. Я никак не могла привыкнуть к необходимости сидеть неподвижно – сначала за завтраком, потом здесь, потом на уроках. Ко времени ланча я начинала чувствовать себя запертым в клетку зверьком.
И хотя я до сих пор ужасно скучала по дому, я начинала приспосабливаться к новому порядку вещей. Я уже многое узнала о Йонахлосси. К примеру, я знала, что хотя поначалу лагерь показался мне огромным, на самом деле он был значительно меньше нашей фермы – каких-то триста акров в основном гористой и не пригодной для жилья территории.
Мистер Холмс зашуршал листами бумаги на кафедре. Большую часть времени мы его внимательно слушали. Как только миссис Холмс замечала, что мое внимание рассеивается, она пристально на меня смотрела. Она сидела рядом с мужем, а возле нее – три их дочери. Когда я не разглядывала потолок, я рассматривала девочек Холмсов, будораживших мое воображение. К примеру, только что Сарабет коснулась пальцами руки Декки, начавшей ерзать на стуле. Сарабет уже исполнилось одиннадцать, и она была старшей из сестер. Она была очень похожа на мать. Следующей была десятилетняя Рэчел, угрюмая девочка, на лице которой постоянно отражалась какая-то внутренняя борьба. Меня мучила ревность. Разница между ними и всеми остальными девочками была очевидна: они были не одни.
Декка была высокой, смуглой и темноволосой, как ее отец. И хотя ей исполнилось всего семь лет, было ясно: она и повзрослев останется высокой, темноволосой и смуглой. А также, по всей видимости, будет очень красивой. Подобная последовательность природы казалась мне несправедливой: обе старшие сестры были менее хорошенькими, чем младшая. Сарабет была первой попыткой, а Декка получилась просто идеальной.
