Звёзды ещё горят - Лиса Эстерн
– Ты знаешь эту песню, – воскликнула подруга, толкнула Стеллу в бок и пропела: – Видишь слëзы – слëзы в моëм сердце! Давай, Стелла. Видишь слëзы…
– Больно вдвойне, – неохотно, сипло ответила она, во все глаза таращась на этих двоих так, словно видела впервые. Хотя одного из них Стелла точно видела впервые. – Это как-то глупо.
– И что?
Маша переглянулась с Марком, и они, будто давно знающие друг друга, легко улавливающие общую нить веселья, затянули ещë один куплет – недолго, потому что быстро рассыпались в смехе. Тени покинули взгляд подруги, она чуть расслабилась, и Стелла вдруг подумала, что, может, в этом и был весь смысл?
– Вообще-то там другая строчка, – и следующую песню они пели уже втроëм. Глупо, хрипло, неровно и совсем без вкуса, но с каждым словом напряжение, что росло между ними, бесследно погибало, и его остатки дворники сбрасывали так же, как и вредные сне-жинки.
Чтобы добраться до больницы, им понадобился час с копейками и целый плейлист попсы, за который уже взялась развеселившаяся Маша, поэтому петь им пришлось песни из её собственного репертуара. Впрочем, никто не был против. Когда Марк припарковал машину в самом углу плохо освещëнной парковки, ворча, что понятия не имеет, как потом будет выталкивать её из сугробов, Маша снова сникла, косясь на жуткую каменную махину с прямыми углами. Больницы, что внутри, что снаружи внушали только отчаяние и душащую печаль – всё усугублялось, когда в ней лежал кто-то очень дорогой.
Не отрывая взгляда от зеленовато-синих окон с блëк-лым свечением, Маша подметила:
– Ты даже не спросил, кто мы такие и как связаны с Пашей.
– Да незачем, – Марк повернул ключ и вытащил его. – Я знаю, что ты его девушка, о которой он никому не рассказывал. Не понимаю, правда, почему. Классная девчонка! Паша совсем плохой лжец, поэтому у нас в группе уже какие только слухи про тебя не пошли.
Маша скривилась.
– Для человека, который пытается что-то скрыть, ставить это «что-то» на экран блокировки достаточно недальновидно, – он улыбнулся ей, пожимая плечами. – Не бери в голову. Пойдëмте. У нас и так осталось очень мало времени.
– Подожди, – она дëрнулась, хватаясь за его плечо. – Скажи, что с ним? Ничего серьëзного?
– Знаешь, я сказал бы, но, думаю, такое он должен объяснить тебе сам.
Снег хрустел под ногами. Морозец щипал нос и щëки, пробираясь под куртки и тëплые кофты. Три фигуры выскочили на площадь перед больницей, успев по колено погрузиться в сугробы, разбить тишину бранью и спугнуть голубей – безумных созданий, которым всё было нипочëм даже зимой. Маша молчала весь путь, Марк что-то тихо напевал, а Стелла с искренним интересом наблюдала за следами, остающимися на новом слое снега. Ей нравился скрип под ботинками и как идеально ровный, нетронутый снежный пласт ломался, принимая форму узоров подошвы.
Но если раньше Маша казалась бледной тенью обычной себя, то когда с боем через хмурых медсестëр ребята добрались до палаты, она вообще растворилась в пространстве. Волосы потеряли былой лоск, джемпер промок, снег только растаял на коленках, а щеки и глаза были немного припухшими то ли от холода, то ли от слëз, которые она успела проронить. Умела же она плакать так, что никто не замечал – тихо, безмолвно, неощутимо. Стелла могла только позавидовать этому.
Белый халат усугублял выражение её лица, превращая в кривую гримасу.
– Давай, – подтолкнул её Марк, у которого забавно запотели очки. Свет больничных ламп наконец прорисовал его лицо достаточно, чтобы вызвать в Стелле неприятное чувство дежавю. – Мы подождем здесь.
– В любом случае, если он умрëт, я его убью.
– Напомни мне в следующий раз, что не стоит становиться твоим врагом, – подыграла ей Стелла, на что Маша только улыбнулась и быстро дëрнула ручку, исчезнув за дверью. – Любовь – это слишком энергозатратно.
Стелла вздохнула, качнулась на пятках и села на скрипучий белый стул, железо которого куснуло ягодицы, несмотря на тëплые штаны. Она поморщилась, поежилась, чувствуя, как влажная ткань серой кофты липнет к телу.
Какое-то время Марк и Стелла молчали, занятые своими личными думами, погружëнные в больничный покой и тишину, изредка прерываемую нервным звуком мигающей лампы. Зеленоватые стены, серые полы и светлые двери – вроде, всё вокруг было простым, не цепляющим взгляд, но почему-то каждый раз, смотря на эту простоту, казавшуюся в обычных обстоятельствах очаровательной, Стелла ощущала только глубокое одиночество, жуткую тяжесть в душе. Она не любила больницы, да и, наверное, никто их не любил. Лицо Марка тоже чудилось ей напряжëнным. Его лицо с резким контуром, лисьим прищуром светло-зелëных глаз, полных игривого веселья, как шампанское с пузырьками…
– Мы уже встречались, да?
Марк моргнул, выдернутый из своих мыслей тихой репликой, которой не должно было быть в этом получасовом антракте. Он повернулся, улыбнувшись и прищурившись:
– Правда?
Тогда он был без очков, а тëмные волосы аккуратно уложил на затылок, да и оделся куда затейливее простой футболки и джинсов. Но этот взгляд – вызов, игра, издëвка – такой же. Сразу возникает желание чем-то огреть его обладателя.
– Невыносимый тип из кафетерия.
– Грубая официантка из – неожиданно – того же кафетерия!
– Поэтому ты решил нам помочь? Потому что хочешь продолжить издеваться надо мной?
Улыбка его погасла. Марк склонил голову, со странным выражением оглядев её так, будто перед ним сидел диковинный зверëк.
– Нет. Я узнал тебя не сразу, только когда ты на-чала ворчать про то, какой я подозрительный и опасный тип.
– Вообще-то ты подозрительный и раздражающий тип.
– Спасибо. Смею предположить, из твоих уст это почти комплимент, – она нахмурилась, но Марк продолжал: – Насчëт вчерашнего. Кажется, я перегнул палку, прости за это. Не думал, что ты так отреагируешь.
«Стелла, ты должна понимать, что для нормальных людей улыбка – это формальность и в ней нет ничего сакрального».
Артëм был прав, а она вчера – нет. Как бы ей ни хотелось винить окружающих в своëм плохом настроении, вчерашним вечером она сорвалась на Марка только потому, что уже была готова на ком-то сорваться и он просто кстати затронул щекотливую для неё тему. Только для неё. Не для нормальных людей.
Что-то неприятное щемило в груди.
– Я не могу улыбаться, – слова слетели сами, и
