Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа - Наталья Литтера
Короткая передышка. Кафе. Браслет и царский нокаут.
Я тебя люблю.
Что его тогда удержало от того, чтобы не заорать эти же слова в ответ? Наверное, только то, что не ждал, не надеялся, отчаялся уже. Но пришел в себя быстро.
И потом в машине – уже точно окончательно. Все слова сказаны, и ноль мыслей, только оглушающая пустота в голове, в которой в середине, в невесомости, пульсирует: «Люблю… любит… люблю… любит».
Как они вообще до гостиницы доехали? А, да, бампер шваркнул. Да и черт с ним. Потому что потом… а потом стало уже совсем ОКОНЧАТЕЛЬНО. Во всех смыслах.
Иван на секунду зажмурился. Снова открыл глаза.
Ты тут? Ты настоящая? Все правда?
У Дуни легкая краснота на щеках и около губ. Раздражение от его щетины. В этот момент он остро возненавидел свою наследственность, из-за которой морда шершавая уже к вечеру. Взгляд скользнул ниже. Под ключицей синяк. Ниже, в начале груди – еще один. Там, под одеялом, кажется, могут быть еще. У кого-то вчера конкретно сорвало башню, и возможность безнаказанно и по полному праву наставить своих отметин на свою женщину напрочь отключила все тормоза. А Дуня его не останавливала. Все позволяла. Все. Покорная. Нежная. Обжигающе горячая. Его Дунечка.
Желание попытаться – конечно, только попытаться – возместить урон, нанесенный ее коже его вчерашним вандализмом, стало вдруг невыносимо сильным. Но едва он наклонил голову, Дуняша открыла глаза. Посмотрела на него несколько секунд не совсем осмысленным взглядом, а потом снова закрыла. И продолжила мирно сопеть.
И вдруг во всей своей беспощадной яркости встало перед ним первое их совместное утро. И он был точно такой же тогда – почти трясущийся от желания снова целовать, ласкать, обнимать. И чем дело кончилось? Ее побегом в ванную и тем жутким разговором на кухне.
Но сейчас ведь все не так. Иначе. Совсем иначе.
Но его сил не хватало, чтобы убедить себя. Он не мог изгнать этот призрак в одиночку. Слишком остро те события врезались в душу.
Иван смотрел на Дуню, умоляя ее про себя снова открыть глаза. Но вместо этого царица завозилась и прижалась носом к его плечу. Словно так спать удобнее.
Да как можно спать, когда он тут с ума сходит?!
Ваня слегка двинул плечом. Указательный палец скользнул вдоль аккуратного носа с редкими веснушками. Кажется, это в какой-то другой жизни другой Иван Тобольцев в первый раз заметил эти рыжие пятнышки на ее носу.
– Ду-у-у-ня…
Ответ он получил после паузы и очень содержательный:
– М-м-м?
– Открой глаза, – все силы сейчас отдавал тому, чтобы голос звучал спокойно.
– Зачем? – негромким и сонным голосом.
– Я хочу, чтобы ты на меня посмотрела, поцеловала и назвала любимым Ванечкой.
Очень хочу. Пожалуйста. Я дурак, я паникер, но мне очень надо. Правда.
Она улыбнулась, все так же не открывая глаз.
– Ты теперь каждое утро будешь это просить?
– Я надеюсь, со временем ты сообразишь сама, как мне это нужно! – все, голос подвел. Ваня-истеричка, соберись! Выдохнул. Наклонился и потерся своим носом о ее. – Ну Ду-у-унечка…
– Вот знаешь, в чем был плюс твоей ночевки в машине? – она говорила практически ему в губы, но глаз так и открывала. – Меня не будили. Будила я! – А потом теплые карие глаза открылись. А их обладательница обняла его за шею и легко поцеловала в губы. – С добрым утром, любимый Ванечка.
Идиотская паника отступила так же резко, как накатила. И он улыбался и чувствовал, как улыбаются целующие его губы.
– Может быть, ты хочешь, чтобы следующую ночь я провел в машине? – было что-то особенное в том, чтобы разговаривать, соприкасаясь губами.
– Думаю, это будет не по-рыцарски. Имея такую замечательную кровать, предлагать мне провести ночь в машине. И там не тонированные стекла. Ты об этом не подумал?
Они могли бы сейчас смело соревноваться, чья улыбка шире и ярче.
– За мной в машину пойдешь? – Ваня точно знал, что это совсем уже детский вопрос, но ему все равно было мало. Хотелось больше. Слов. Подтверждений. Поступков.
Однако, поскольку терпение никогда не было истинно тобосской добродетелью, после этих слов Тобольцева уже отработанным движением завалили на спину и по-царски устроились сверху.
– Иногда мне кажется, что ты царевич, а иногда – что дурак!
Ответить у Вани не получилось по объективным причинам. Рот вдруг оказался занят. И больше уже ничего не было нужно.
Ее слова и поцелуи. Их взаимная нагота. Ее пальцы в его волосах и его ладони на ее пояснице. Ускользающе мелькает мысль о том, что он сейчас, с утра, наверняка колючий, как еж, и Дунина нежная кожа снова пострадает. Но даже это не останавливает.
А останавливает звонок будильника.
Дуня вздрогнула от неожиданности, а потом со смехом уткнулась ему в плечо лицом. Ваня не удержался и все-таки пару раз ругнулся, а потом царица закрыла ему рот ладонью, пробормотав что-то вроде: «Дон Кихоты не ругаются!»
Да еще как ругаются, когда такое происходит! Мысль развить не удалось, потому что эстафету будильника принял входящий. Дуня легко скатилась с Ивана и, протянув руку, вручила телефон.
– У тебя сегодня выставка, Ванечка.
Глаза ее смеялись. Он успел принять вызов и сказать: «Тобольцев, слушаю». Но что ему ответили, не услышал.
В то первое утро Ваня видел ее панически убегающую спину в наспех намотанном полотенце. А сейчас Дуня шла к двери, неспешная и обнаженная, аккуратно переступая через одежду, которая снова почему-то валялась на полу. У нее красивая спина с бабочками на лопатке, плавные линии бедер. И рассыпавшиеся по плечам волосы.
Эта картина перевесила все.
Дуня скрылась в проеме двери. Тобольцев прокашлялся.
– Извините, вы не могли бы повторить?
Он никогда в жизни не ел такой вкусной овсянки. У него в тарелке поверх каши лежали кружки бананов, а у Дуни – яркие ягоды малины. И как самые распоследние и юные романтики, они пробовали и то и другое и все никак не могли решить, у кого вкуснее. И кофе, который он пил тут не одну неделю, сегодня был умопомрачительно вкусный. Как и Дуняшин чай.
– Это ведь твоя первая выставка, да? – ради разнообразия Дуня решила поговорить вслух, а не глазами и пальцами, как до этого.
– Как организатора – да.
– И как учителя?
– Я не думаю, что я их чему-то особому научил. Это было больше для меня обучение, чем для них. – Дунины вопросы и собственные ответы понемногу поворачивали голову
