Я так хочу - Оксана Фокс
– О, грасиас, сеньора! – улыбнулся мужчина, оттопырив усы; узкая кисть, как членистоногое животное, ловко выудили деньги из соуса: – Кабальеро щедрый! О, да! Очень щедро расплатился!
Лина забросила сумку на плечо и не оглядываясь, вышла из ресторана. Прожаренный воздух обжег легкие. Полуденное солнце, будто скальпель, резануло воспаленные глаза. Болезненно щурясь, она повертела головой. И замерла. Желтый Бентли Континенталь, подарок Яна, доставленный из Борнмута самолетом, исчез. Лина отупело разглядывала под ногами четкий рисунок протектора шин. Берри уехал в её очках. И на её машине.
Проследив пустую дорогу влево и вправо, где песочные дома сливались с выбеленным небом, она хихикнула, потом рассмеялась как одержимая. Через час, не сумев вызвать по призрачному адресу такси, Лина позвонила Сандре Монтгомери и попросила забрать ее. Она пошла в сторону Сан-Марино, бесполезно оглядываясь в поисках транспорта и дырявя шпильками мягкую пыль.
Сумеречные облака, изъеденные пожаром уходящего солнца, спустились и уплотнились. Лина боялась наступления темноты, зная – не сможет спать. Но боль в истерзанных конечностях, после трехмильного броска на каблуках, наполнила тело пустотой. Голова коснулась подушки, и Лина уплыла в благостную кому.
Первая ночь в коттедже промелькнула незаметно, как и следующая. В пятницу утром, Лина взяла такси и съездила в центр. Она провела сорок минут в черно-белом прохладном кабинете куратора галереи, расположенной на оживленной улице Маленького Токио неподалеку от городского совета. Рассеяно выслушав полного мужчину, который портил окружающую ахроматичность малиновой рубашкой, не глядя, утвердила экспозиционный план и прогулялась в музей современного искусства за углом. Пообедав в ближайшем ресторане, Лина зашла в продуктовый магазин, долго ходила меж высокими стеллажами, бросая в корзинку полуфабрикаты. Внесла в дом пакеты. Распределила покупки по шкафчикам и... иссякла.
Ноги монотонно носили по гостиной, на лестницу, в спальню, обратно к камину и снова вниз. Нигде не находили место. Порченые глупостью мысли распухли, разрывая голову. Но движения притупляли боль. Ноги ходили, а руки переставляли торшеры, пуфы, безделушки на открытых полках. Лина меняла местами кресла, цветочные горшки и вазоны. Ненадолго притормаживала у зеркал, посмеяться пугалу-отражению. Глупое! Думало, осилило разочарование? Вранье! Трое суток мозг играл: отвлекал рутиной и маскировал симптомы разрушения, заслоняя реальную картину. Это не разочарование – это разгром! Поле боя, усеянное телами. Кого там спасать?
В доме стыла тишина, Лина перестала слышать птиц. Стены давили, казались чересчур белыми и слишком чистыми для нее – серой и пыльной. Она решила их перекрасить. И не смогла заставить себя выйти на улицу – купить валики и краску. Ноги набегались. Мускулы наполнились слабостью, тянули прилечь, хотелось спать. Солнечные лучи в одиночестве бродили по деревянному паркету, спотыкались об стол не на своем месте и разбросанные стулья. Все рассыпалось на запчасти – бессвязно и нелепо валялось там, где Лина бросила заниматься перестановкой. Умирало в ненужности.
Трудилась и жила одна неугомонная стрелка часов – рубила и рубила. Лина слушала ее часами. Она трудилась и за нее – латала по стежку. И Лина ждала, когда соберется по лоскутку – из запчастей и запасок. Каждый кусочек сам себе – без цельности. Она будет она, только без скачков пульса, боли неизвестных органов, дрожания коленей, и заряда тока в каждом волоске. Все измельчает. Запах расщепится на набор летучих веществ; голос на колебания воздуха в складках; синие глаза распадутся на слои, сосуды, коллагеновые волокна. Боль потеряет монолитность, покроется трещинами и разберется на набор биологических особенностей. Станет в ряд с другими мужчинами. Между Старковым и Дусманисом.
Лина смотрела в потолок, мучилась желанием перекрасить стены, и знала – это пройдет. Она собирается, а всё и вся распадается: краски разбегаются на пигменты, связующие, наполнители и растворители. И скоро стены будут частью конструкции, а не вселенной, которая сжимается перед взрывом, чтобы рассыпаться на микрочастицы, которые никаким часам не собрать.
В недрах второго этажа разрывался телефон. Звук не принадлежал дому. Его разобранной тишине. Он пришел снаружи и звал в бурливую жизнь. Лина морщилась – он мешал слушать часы.
Свет выдавливался сиреневым туманом, который облепил руки и лицо. Лина на ощупь побрела в ванную комнату. Открыв зеркальный шкафчик, уставилась на тюбики и баночки. Пальцы вяло копошились, ломая разноцветные ряды, в поисках таблетки снотворного. На краю раковины ожил телефон. Лина вздрогнула: с полок посыпались крема с лекарствами, вторя нарастающей мелодии звонка. Словно дикое животное, она схватила и сжала вопящий прямоугольник. Ничего не понимая, смотрела на убегающий с экрана входящий номер. Мелодия отыграла, цифры потухли. Лина не успела перевести дыхание, как трель и басы возобновились с новой силой. Она поднесла телефон к уху:
– Алло...
– Присылай своих юристов, чёрт тебя дери! – Рявкнул динамик и оглушил короткими гудками.
Колени подкосились, и Лина осела на бортик ванной, чувствуя себя прооперированной без подготовки и деликатного постукивания секундной стрелки. Экспресс сшивание без всякой анестезии – по живому. В голове не оформился ни один связный вопрос, когда в ладони разразилась новая трель.
– Милая, Лина! Ты не против, если буду звать тебя по имени? – Голос миссис Берри приятно успокаивал. – И ты, в свою очередь зови меня Марией. Зачем нам лишние условности, когда мы скоро станем семей?
Лина заморгала, пытаясь сосредоточить взгляд на расфокусированном отражении из зеркала.
– Не могу выразить, как меня обрадовало известие о вашей с Кристофером помолвке! – воскликнула миссис Берри. – Я буду счастлива, назвать тебя дочерью. Ты вряд ли догадываешься, но именно такую невесту я всегда желала сыну: образованную, интеллигентную, одаренную. Одним словом – исключительную. Ему другую нельзя, – засмеялась Мария и мягко позвала: – Лина...
– Да?
– Мы поладим. Ты знаешь, что в нашей семье русские корни? Моя мама родилась в России, и я однажды ездила с ней в Саратов, но была слишком мала, чтобы запомнить и почувствовать. У нас с тобой одна кровь и это важно – я вижу в этом знак.
Пришибленно внимая глубокому голосу, Лина поймала пятно лица над умывальником и ужаснулась его пунцовости.
– Милая, – вновь позвала Мария, – вы здесь?
– Да.
– Мне не терпится с вами увидеться.
– Да… конечно.
– Где вам удобнее?
– Сейчас?
– Да, милая. Вы же знаете, в каком мы скверном положении. Время не терпит.
Лина запустила пальцы в сбившиеся волосы, пытаясь распутать колтуны. Страшилище из зеркала скорчило гримасу, туго соображая, куда пойти в
