И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина
В общем, тело вспоминало, как экономить движения, а мозг – как медленно думать и быстро делать. Рене понимала, что ей действительно повезло, и потому каждый успех вызывал безумное желание хоть с кем-нибудь поделиться. Но единственным слушателем по-прежнему оставался распушившийся рядом с хозяйкой цветок, который от такого внимания окончательно обнаглел и стремительно чах, стоило Рене задержаться вне дома чуть дольше положенного. Например, когда она вечерами пропадала в полицейском участке…
Если Рене и надеялась, что при следующей встрече Энтони окажется чуть добрее, то оказалась в этом весьма наивна. Он просто не вышел. Просидев положенные полчаса, она так и не дождалась появления его королевского змейшества и под сочувственные взгляды охраны хлопнула дверью. Рене понимала, что это урок. Намеренно унизительный, дабы точно отложился у неё в голове. Как позорные чтения, отбитые пальцы и целый ворох язвительных фраз. И знала, что Энтони действовал не со зла, а так, как умел, и не обижалась. Что было в том толку? Однако, когда он не пришёл и в следующий раз, а потом ещё на две встречи после, Рене впервые почувствовала едкую злость. В конце концов, она не ребенок, которого следовало проучить, лишив конфет после ужина. Рене была в состоянии сама разобраться с приоритетами, но с тех пор на улице Ги её больше не видели. Хватит. Набегалась.
Впрочем, даже захоти разозлённая Рене хоть на минутку вырваться в полицейский участок, то не смогла бы. С возвращением в отделение хирургии время на что-либо иное закончилось. Его даже на сон почти не осталось. Да, ей говорили, что слишком рано. Нервный Фюрст, в очередной раз позабывший о своем диабете, за чашкой сладкого чая пытался убедить Рене подождать… Потерпеть ещё пару недель до Рождества, а там за рабочие праздники нагнать программу. Звучало вполне убедительно. Хах! Мало того, оно звучало очень разумно. Но, увы, единственный человек, кто мог заставить упрямую Рене передумать, отмалчивался в камере и не хотел её видеть. А потому (назло или же вопреки) она вернулась в проклятую хирургию.
Сразу стало понятно, что если в мире где-то существовал способ быстро развалить огромное отделение, то доктор Дюссо с ним ознакомился и воплотил в жизнь уже в первые дни отсутствия Энтони. О, он был, без сомнения, счастлив. Ведь ему наконец-то досталось кресло главы. И хотя Рене верила, что лишь на время, эффект всё равно вышел ошеломительным.
Как-то вдруг неожиданно оказалось, что Энтони был в своем отделении всем. Будто масло в зубцах шестерёнок, оставлял след абсолютно везде. В расписании, в бланках заказов, в графике операций, перечне пациентов, чистых палатах, неизбежном ремонте и ещё в тысяче мелочей. О них никто раньше не думал, но теперь механизм не крутился. И вернувшись в больницу, Рене вдруг с удивлением поняла, насколько её раньше щадили. Никогда не давали работы сверх меры, даже тот марафон операций, к которому привела категоричность главы отделения, казался теперь таким незначительным. Тогда Энтони взвалил на себя большую часть их обязанностей, а потому как-то находилось время на сон, на обед и даже на разговоры с вечно всем недовольной подругой. И вот сейчас, составленный то ли из вредности, то ли из глупости график не включал в себя основное – дорогу до дома. Рене попросту не успевала вернуться. Лишь несколько раз за две недели она засыпала в кровати, но исключительно для того, чтобы вскочить через пару часов от вызова рабочего пейджера. Смены шли одна за другой. А «on call» хирург в травматологии первого уровня, это семьдесят два часа непрерывной работы с нервной дрёмой в клетушке дежурных врачей. Без Энтони всем было непросто.
В добавок, из-за несогласованности в расписании давно сработавшиеся команды перемешались, и Рене каждый раз оперировала с кем-то другим. Но чаще, конечно, с Дюссо. И это было невыносимо. Казалось, он каждой клеточкой, каждым атомом стремился подменить собой Ланга. Да, возможно, в Рене говорила предвзятость. Но с каждой шуткой или пошлым намёком, с грубостью, хамством и, на её взгляд, вопиющей неаккуратностью, хотелось плюнуть в лицо Жану Дюссо, назвать предателем и вышвырнуть прочь из кабинета главы отделения, где этот гад обжился в первую очередь. Но, к сожалению, приходилось терпеть. С какой-то брезгливостью Рене смотрела, как он стоял на месте Энтони, слушала его речи, терпела прикосновения… Но хотя главный хирург не позволял себе лишнего, она всё равно дёргалась всякий раз, стоило им оказаться наедине. И брошенные в её сторону взгляды говорили – не зря.
Шрам теперь вообще взрывался неистовой болью настолько часто, что постепенно жжение в нём стало чем-то обыденным. Рене устала ловить свои руки, когда те тянулись к лицу, и просто старалась не снимать маску.
Впрочем, с таким количеством операций, которые повлекли за собой зимние оттепели вперемежку с морозами, это было несложно. С каждым днём экстренных пациентов становилось всё больше. А ещё студенты, младшие резиденты, плановые манипуляции, положенные программой исследования и целые Канадские Скалистые горы бумажной работы, которую отказывался делать сам доктор Дюссо. Рене понимала, что не справляется. Да в общем-то, и не должна, но хотелось сохранить хотя бы иллюзию отделения к возвращению Энтони.
Так что к концу декабря, единственное, что пока успевала Рене, – иногда выбираться в больничное кафе для короткой встречи с непоколебимо ехидной Роузи. Правда, был то обед или ужин, а может, вообще ранний завтрак – оставалось загадкой, однако подруга старалась держать в курсе дня и числа.
– Дюффо ивдеваетфя нат тобой, – пробормотала однажды медсестра с набитым чипсами ртом. – Ты посмотви на себя. Сково догонифь Франкенфтейна по фрамам, бледнофти и финякам.
– Если я не буду делать всю эту работу, то от отделения ничего не останется, – устало откликнулась Рене, пока мешала отсутствующий в кофе сахар. – Случись что, у нас антибиотиков не хватит даже на два дня.
– А остальные?
– Остальные будто не видят, что происходит. Злорадствуют друг над другом и радуются безнаказанности. Дюссо не требует с них отчетов, не проверяет пациентов. Я даже операции делаю вместо него, пока он мучает остальных совершенно
