И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина
– Я вам в который раз повторяю, – устало вздохнул неизвестный. – У меня есть предписание допросить мисс Роше.
– А у меня есть п'гаво вышвы'гнуть вас из палаты. – Надо же, Рене ни разу не замечала, какой у дедушки забавный акцент. Интересно, у неё такой же?
– Но вы этого не сделаете.
– Как и вы не сделаете своего!
Спор явно зашел в тупик. Но тут в беседу вступил третий голос.
– Согласен с позицией доктора Роше. Палата в нейрохирургии не лучшее место для разговоров. К тому же Рене…
– А вот вашего мнения, докто'г Ланг, я точно не сп'гашивал! – передразнил злой шёпот, и Рене распахнула глаза.
Первое, что она увидела, – клетчатую полу шерстяного пиджака. Та маячила перед лицом сине-белыми полосами, чем вызывала рябь в не проснувшемся пока мозгу. Но взгляд скользнул дальше: по белой простыне и пластиковой спинке больничной кровати, а после уткнулся в знакомую долговязую фигуру.
Энтони сидел на подоконнике вполоборота, подогнув под себя левую ногу. В руках он перебирал один из знакомых эспандеров, пока изучал ночь за окном. Однако стоило лишь посмотреть в его сторону, как он немедленно поднял голову и посмотрел в глаза напуганной Рене. На привычно бледном лице она разглядела намёк на улыбку. Она отвела взгляд, уткнувшись в неожиданно закрывшие кисти манжеты чёрного свитера, а потом увидела уже знакомую грязь, и мир содрогнулся от череды вспышек.
Рене не поняла, как это случилось. Она просто смотрела на грязные, рваные джинсы, но видела с рёвом рухнувший мотоцикл и тело, что катилось от неё прочь. Перед глазами вдруг замелькали огни фонарей и искры от скользившего по асфальту металла, а затем всё заслонило красное сукно пустого стола, смех и стук бильярдных шаров, в который так точно вплёлся звук собственного удара о землю. И испуганно приоткрыв рот, Рене вновь посмотрела в лицо Энтони. Он больше не улыбался.
– …Учитывая вопиющее без'гассудство и наплевательское отношение к безопасности, вам вообще следовало бы помалкивать. Такому человеку, как вы, место исключительно за р-р-решеткой. И не думайте, что мне неизвестны ваши п'гедыдущие похождения. Я лично ознакомился с калифор-о-рнийским делом и должен сказать…
– С пробуждением.
Тихий голос Энтони перекрыл немного визгливую речь дедушки, и тот прервался. Боковым зрением Рене видела, как резко обернулся к ней Роше, как наклонился, немедленно посветив в глаза карманным фонариком, но она смотрела только вперёд. Туда, где под впервые опущенными рукавами то и дело выглядывал стальной бок наручников. О нет! Нет-нет! Рене попробовала было сесть, но Максимильен немедленно уложил её обратно.
– Тише-тише. Ты в больнице, все хо'гошо.
– Что здесь про… происходит?
В этот раз реальность не сваливалась за горизонт, а язык слушался гораздо лучше, хотя дикция ещё оставалась немного невнятной. Однако голова пока не болела, так что Рене уверенно отмахнулась от навязчивой заботы. Если она правильно поняла ситуацию, то прямо сейчас у неё хотели взять показания, чтобы засадить Энтони за решетку. Ну уж нет! Тем временем со своего кресла тяжело поднялся то ли сержант, то ли инспектор и деловито подошел к краю кровати. Он был немолод, весьма лысоват, а синяки под его глазами казались достойными награды за самый неправдоподобный грим.
– Сержант Дежан, – представился он. – Мисс Роше, я понимаю, что вы пережили события, травмирующие не только физически, но и психически. Однако нам очень нужны ваши показания, чтобы продолжить следствие и увидеть всю картину произошедшего целиком.
– Да вы издеваетесь! – возопил дедушка. – П'говаливайте отсюда, пока я не заставил всю вашу конто'гу возмещать многомиллионный уще'гб компенсации за нар-р-рушение п'гописанного в'гачом р-р-режима! Р-р-рене зап'гещены любые умственные наг'гузки…
– И я снова вынужден согласиться с доктором Роше, как бы ему ни было это противно, – совершенно невоспитанно влез Энтони и отвесил шутливый поклон в сторону окончательно разъярившегося дедушки. – Милый сержант, возвращайтесь недели через две, а пока проводите меня обратно в уютную камеру. У нас там остались неразгаданные два слова по вертикали.
Рене непонимающе моргнула, потом ещё раз. Что? Какие «два слова»? Видимо, мозг по-прежнему хромал на все отделы по очереди.
– Вы, как всьегда, пытаетесь сбежать от ответственности. Да, Ланг? – Взгляд голубых глаз прошил невозмутимо сидевшего Энтони насквозь и почти пригвоздил к подоконнику, но жертва осталась спокойна. А Рене вдруг заметила, что от злости или волнения французский акцент стал совсем очевиден и теперь коверкал слова. – Ду'гачитесь, похваляетесь своими успехами, а потом во'гуете чужие статьи, разбрасываетесь жизнями на операционном столе и тянете за собой на дно каждого, кто посмел проявить к вам хоть толику сочувствия!
Да какого чёрта?! Рене подняла на дедушку изумлённый взгляд, а потом посмотрела на Тони, чьи губы сжались до бледной нити. Она не… Она не чёртова ябеда! Ей хотелось крикнуть об этом, заорать во всю глотку, но язык словно присох к проклятому нёбу. Ну а Ланг уже знакомо склонил голову набок и вдруг резко поднялся. В один гигантский шаг он оказался напротив Роше и – о боже! – посмотрел на него сверху вниз с тем самым выражением дурного упрямства, которого Рене так боялась. Оно значило, что спорить бессмысленно. Энтони Ланг принял решение, и отменить его могла только смерть.
– Хотите р-р-р-ассказать свою тайну? М-м-м? – самодовольно протянул Роше, на которого подобное давление, похоже, не оказало видимого эффекта. Но Рене видела, как дёрнулась морщинистая щека. Заметил это и Энтони.
– Не волнуйтесь, – донеслось до неё холодное шипение. – За свои дела я обязательно отвечу перед Богом и судом. Один. Без лишних свидетелей и сочувствующей стороны.
– А сможете ли? Или опять заскочите в последний вагон чужой доб'годетели?
Господи! Пожалуйста, пусть уже закончится ненужная ссора…
– Как это сделал кое-кто другой? – тем временем невзначай бросил Ланг и демонстративно огляделся. – Я ожидал, что в палате будет более людно. Скажите, вам не стыдно?
– А вам? – запальчиво передразнил дедушка.
– Господа, позвольте мне все же допросить мисс Роше…
– Молчать!
Они закричали оба, а
