Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
В последний раз, когда он там был, как раз через день-два после знакомства с Грантом, он взял с собой ружье с тройной резиной, а Али остался в катере присматривать за ним и проклинать по обыкновению сумасшедших дураков.
На первый взгляд в глубине вообще никого не было. Потом он засек маленькую, в четыре-четыре с половиной фута, донную акулу, сновавшую у кораллового моста. Вряд ли стоило стараться, но он взвел две резинки ружья.
И тут же он увидел нечто другое: большая голубая, двенадцати-тринадцати футов длиной. Она медленно плыла над массивом темного рифа, потому он и не заметил ее сразу. Почти в тот же момент он увидел еще одну крупную акулу (он не смог оценить ее размеров), плывшую на средней глубине на границе видимости. Он раздумывал, пойти ли на голубую с ружьем с тремя резинками, и это определило решение. Если та плывет на средней глубине, значит, она, наверное, голодна. И они могли позабавиться. Отплыв к катеру, он аккуратно отдал Али заряженное ружье и заорал, чтобы тот подал бразильскую острогу, гавайское ружье и запасные стрелы.
Бразильская острога в таких поездках всегда была заряжена в арбалет с двумя резинками (это была обычная стрела, но трос крепился не к ружью, а к поплавку на поверхности). Али принес. Бразильское копье великолепно подходило для таких случаев, для охоты за крупной рыбой, когда ты не уверен, что сможешь удержать ее. Потом Али отдал гавайское ружье и три запасных стрелы. Бонхэм намотал ремень от гавайского ружья на левую руку и заткнул стрелы за пояс. Потом он торопливо взвел две резинки арбалета. Возбуждение так бурлило в жилах, что руки слегка дрожали. Ох, твою такую мать! Только бы не ушли! Когда он с заряженным ружьем в правой руке и мотком длинного троса на левой глянул вниз, все они были там, плавали или дрейфовали.
Бонхэм плыл по поверхности и буксировал поплавок, затем остановился над большой голубой и нырнул прямо на нее, а тяжелый канат легко сматывался с левой руки. Он сдерживал дыхание, чтобы регулятор молчал. Но когда он очутился в пятнадцати футах от нее, она повернула и поплыла быстрее в сторону открытого моря. Бонхэм немедленно развернулся и, будто испугавшись, поплыл прочь. И акула вернулась взглянуть на него, но плыла на той же глубине, не поднимаясь. Бонхэм плыл параллельным курсом. Теперь их разделяло лишь десять футов. Резко развернувшись и нырнув, он пошел на акулу. Она повернула и бросилась в открытое море. Но Бонхэм был уже над ней. Когда она рванулась под ним, Бонхэм вонзил стрелу туда, куда и хотел: в позвоночник над жабрами, посредине между мозгом и спинным плавником.
Акула, изогнувшись чуть ли не пополам, тут же нырнула и рванулась в открытое море. Поплавок ушел под воду на шесть футов, затормозил движение акулы и снова всплыл, безразличный ко всему происходящему. Его ничто не могло поразить. А внизу из правого жаберного отверстия появилось, как дым, маленькое зеленое облачко крови. Зеленый дым. Бонхэм отплыл назад. Сбросив петлю арбалета на правое запястье, он взял гавайское ружье левой рукой и зарядил его стрелой из-за пояса. Затем, отплыв в сторону и чуть вверх от бьющейся акулы, он остановился поглядеть на нее.
Из двух оставшихся акул та, что была побольше, прекратила свое неустанное кружение на границе видимости и подплыла ближе. Это оказалась мако семи с половиной — восьми футов. Она осторожно закружилась около бьющейся голубой. Затем, очевидно, решив принять случайный подарок, бросилась, раскрыв большой зловещий рот. И пусть никто не рассказывает, что акулы поворачиваются на бок, чтобы укусить, подумал Бонхэм. Он медленно и спокойно отплывал к лодке. Под ним мако трясла головой и телом, как собака с костью. Когда она отплыла, в боку голубой зияла черная пустота в форме полумесяца. А позади рвалась к хвосту маленькая донная акула. Мако, проглотив кусок, вернулась. Бонхэму так хотелось расхохотаться, что пришлось левой рукой схватиться за нагубник, чтобы не потерять его. Давайте, суки! Давайте, сволочи-каннибалы! Каннибалы! Ешьте, каннибалы! Ешьте, ешьте! Он уже достиг лодки, выскользнул из акваланга и отдал его и арбалет Али, а сам надел трубку и, держась одной рукой за борт, чтобы в случае чего быстро залезть в катер, опустил голову в воду, чтобы посмотреть на подводную резню.
А внизу продолжался банкет каннибалов. К пиру присоединилась еще одна, уже третья акула. Все трое в каком-то экстатическом бешенстве рвали большую голубую. Мако металась вверх и вниз, как молотильный цеп. Голубая, все еще живая, но уже умирающая, слабо подрагивала. Но резкие атаки трех акул заставляли поплавок качаться и нырять на три фута.
Бонхэм почти так же бешено неистовствовал, как и акулы. Ненависть, кажется, выплескивалась изо всех пор, он покрылся гусиной кожей. Дьявольские твари! Дьявольские, ужасные бесполезные твари! Трусы! Мусорщики! Трусливые ночные хищники! Каннибалы! Он понимал, что это всего лишь безмозглые, инстинктивные животные, но это неважно. Вот ваша жизнь! Смотрите! Вот какова жизнь на этой планете, смотрите, вы, проповедники, вы, поддакиватели! Смотрите! И вы думаете, что человечество иное? Ха! Оно хуже, говорю я вам! Или, по меньшей мере, такое же. Трепеща от экстатической ненависти, возбуждения и бешенства, Бонхэм отпустил борт и поплыл к бьющейся рыбе. Он знал, что это глупо, но плевать. Господи, как же он их ненавидел. Их и все, за что они сражались на этой земле.
Под ним безмозглые рыбы ели. От большой голубой теперь оставалась груда мяса, костей и хрящей. Только стрела в спине удерживала этот мертвый каркас на плаву. Над ними Бонхэм гипервентилировал легкие, глубоко вздохнул и нырнул к ним на глубину пятьдесят футов, держа перед собой гавайское ружье со стрелой без линя. Эти трое настолько обезумели, что даже не заметили его. Но он не стал слишком приближаться. Остановившись в двенадцати футах над ними, что означало, что стрела была в семи с половиной футах от акулы, он выстрелил прямо в голову мако, затем развернулся и понесся к поверхности, глядя на акул между ногами. Мако вздрогнула, как от электрического тока, затем бешено поплыла по кругу. Через несколько секунд оставшиеся две вцепились в нее. И повторилось то, что уже было. Бонхэм у катера быстро дышал, теряя безрассудность, и смотрел на происходящее. Поскольку мако не была привязана линем к поплавку, как голубая, ее медленно относило течением, а две акулы бросались и бросались на нее. На границе видимости Бонхэм заметил, как к пиршеству присоединилась тень еще одной акулы. А потом все исчезло из вида.
Истощенный, эмоционально иссушенный, он забрался в катер, и они начали выбирать бразильский ремень со стрелой.
— Одну взяли, босс?
