Увядающая надежда - Лайла Хаген
В течение нашей первой недели нашим главным приоритетом является поиск знакомых растений и фруктов. Мы натыкаемся на дерево, которое Тристан узнает: дерево андироба — бразильское красное дерево. Тристан утверждает, что его используют для лечения укусов насекомых и пауков. Я смутно припоминаю, как мы с Крисом стояли в аптеке, пахнущей букетом фрезий в Манаусе, и смотрели на кремы от насекомых. На некоторых из них было нарисовано дерево андироба. Еще одна вещь, которую я знаю об этом дереве, — это то, что большая часть мебели на ранчо Криса сделана из него. Поскольку, насколько нам известно, ни одну часть дерева нельзя есть, мы не осматриваем его дальше.
Мы не находим других знакомых растений или фруктов, поэтому мы прибегаем к испытанию новых. Я становлюсь отличным шпионом за обезьянами. Сначала я наблюдаю за ними снизу, потом набираюсь смелости забраться повыше на деревья и наблюдать за ними оттуда. Вот так я обнаруживаю, что высоко на деревьях меня ждут всевозможные чудеса. Съедобные чудеса. Как яйца и фрукты. После моего открытия я начинаю искать яйца каждый день, хотя мне не удается проходить очень большие расстояния. Завитки тепла и влажности, кружащиеся в плотном воздухе, оказывают на меня изнуряющее действие. Мы начинаем поглощать красочную коллекцию фруктов, которые едят обезьяны. Тристан настаивает, чтобы мы проводили тест на съедобность каждого нового фрукта (мне удалось убедить его по очереди тестировать еду), но я не жалуюсь. Вот так мы обнаруживаем, что один из фруктов непригоден для употребления человеком, несмотря на то, что обезьяны едят его целыми ведрами. Я была тем, кто его тестировал, и у меня было расстройство желудка в течение двух дней — опыт, который стал вдвойне ужасным из-за того факта, что наша ванная комната — это лес. Тристан сейчас сам все проверяет. Благодаря его превосходному владению ножом, мы едим мясо почти через день. Мы используем скорлупу фрукта в качестве емкости для варки яиц. Скорлупа твердая, как камень, и относительно огнеупорная. Тристан сделал еще несколько шампуров из обломков, чтобы поджаривать мясо.
Я знала, что Тристан не очень разговорчив, но так как нас здесь только двое, я подумала, что он может немного открыться, что ему нужно будет поговорить. Мне вот нужно. Но Тристан встречает все мои попытки завязать разговор односложными ответами. Он более разговорчив, когда объясняет, как выполнить ту или иную задачу. Так что большую часть разговоров веду я. Я много говорю о доме, но в основном о свадьбе.
— Я думаю, что, возможно, я перешла черту, имея двенадцать подружек невесты, — говорю я ему однажды, пока мы жарим птицу.
— Но каждый раз, когда я пыталась вычеркнуть одну из девушек из списка, я чувствовала себя невероятно виноватой.
Тристан хмурится — признак того, что разговоры о подружках невесты не то, о чем хочет слушать. Поэтому я говорю о музыке. О торте. В какой-то момент я понимаю, что все эти разговоры о свадьбе заставляют его чувствовать себя неловко. Наверное, мне следовало этого ожидать… Это любимая тема женщин, но не совсем интересная для мужчин. Даже Крис отключался всякий раз, когда я говорила о свадьбе больше получаса подряд. Поэтому я прибегаю к разговору о доме.
— Я скучаю по пляжу, — говорю я в другой раз, пока мы ищем дрова. — Иногда после работы я ходила на пляж и совершала долгие прогулки в одиночестве. Шум волн был таким расслабляющим.
Я останавливаюсь, потому что говорить и нести охапку дров одновременно — это слишком утомительно.
Выживание держит нас настолько занятыми, что у меня нет времени в течение дня сожалеть о нашей ситуации или размышлять о том, как сильно я боюсь, что нас никогда не найдут. Но когда наступает темнота, все меняется. Мы заходим в самолет почти сразу после захода солнца, потому что комары — такие вредители. Мы экономно используем салфетки от насекомых из наших запасов для выживания. В любом случае они кажутся не очень эффективными. С болезнями, которые могут переносить комары, все, что мы можем сделать, это надеяться на лучшее. И лес пугает меня ночью. Ночь пахнет опасностью, и осколки страха цепляются за мои чувства еще долго после того, как я оказываюсь в безопасности самолета.
Около часа мы проводим мозговой штурм по поводу того, что еще мы можем сделать, чтобы улучшить нашу ситуацию. После этого Тристан идет в кабину, чтобы поспать.
Хотя я ценю уединение ночью, возникает неоспоримое чувство потери, когда Тристан оставляет меня одну. За то короткое время, что мы здесь, я привыкла к тому, что он всегда рядом со мной. Вся эта ситуация могла бы быть невыносимой, но Тристан делает ее лучше. Его присутствие подобно якорю. Его пристальный взгляд, в котором есть настороженность и что-то еще, что я не могу точно определить, согревает сердце и вселяет уверенность. Надеюсь, я тоже приношу ему немного утешения.
Но ночью от моих мыслей никуда не деться. Они становятся темнее с каждым днем. Тот факт, что не было никаких признаков спасательного самолета, делает все хуже. Как и моя неспособность спать дольше пяти часов. Это дает мне слишком много времени на размышления. Каждую ночь этой первой недели я засыпаю в слезах, сжимая в руках свое свадебное платье. Мысль о том в каком отчаянии, должно быть, находится Крис, причиняет физическую боль.
Мы с Крисом были лучшими друзьями с самого раннего детства; наши родители были очень близки. Он стал моим спасательным кругом после смерти моих родителей. Он стал моим парнем за несколько месяцев до того, как это случилось. Я помню, как беспокоилась, что это может быть ошибкой, что наши отношения будут недолгими, и мы потеряем нашу дружбу. Мы только что поступили в колледж. Крис был красив, умен и являлся наследником бизнес-империи своего отца. Но Крис оставался верным и любящим все эти годы. Он оставался моим лучшим другом, а также моим парнем. Всегда рядом со мной. Всегда готовый хорошо посмеяться или провести
