Утро туманное - Вера Александровна Колочкова
Впрочем, думать об этом Марии Андреевне было некогда. Приходилось работать на двух работах, чтобы прокормить дочь и внучку. Уставала, конечно, не без этого. Кое-как приплеталась домой, валилась с ног от усталости, слушая, как тревожно бухтит в груди недовольное сердце – плохо переносит нагрузки.
Мария Андреевна умерла, когда Лялечке исполнился год. Просто не проснулась утром, и все. Врачи определили причину смерти – сердечная недостаточность. Наташа во время похорон ходила как сомнамбула, даже говорить не могла, и только тогда заплакала, когда пришли с кладбища и сели за поминальный стол:
– Это из-за меня мама умерла, это я виновата, я знаю… Это я…
– Да ладно, не реви! – почти грубо ответила ей Варвара, опрокидывая в себя стопку водки. – Чего теперь себя казнить-то? Силы береги, тебе еще дочь растить… Жалко Машу, конечно, очень жалко. Толком и не пожила, зато смерть легкая досталась, во сне. Говорят, господь не всем такую легкую смерть посылает, только избранным… Которые к людям добры да душой искренни. А Маша такой и была… Не реви, Наташка, не реви!
– Да пусть она поплачет, мам… – заступилась за Наташу Катя. – Может, ей легче станет… Что ты, мам…
Варвара ничего не ответила, чтобы и в самом деле не выдать досады – винила она в душе Наташу, ох, винила. Погубила мать, теперь вот сидит плачет. Никого не послушала, по-своему сделала. А ведь делов-то было – всего на аборт сходить… Хоть и грех говорить такое, прости меня, господи, когда ребеночек в соседней комнате в своей кроватке спит! Грех, грех… И как теперь жить будет – с ребеночком? Ни денег, ни специальности, к жизни неприспособленная… Чего она умеет-то, господи? Даже на работу никто не возьмет – без образования, с ребенком… Разве что в кабаке голышом плясать – хоть тут балетные навыки пригодятся. Но это ведь такой путь, неизвестно куда привести может!
Впрочем, работа для Наташи нашлась – кассиром в соседнем супермаркете. Варвара договорилась, чтоб взяли. И с доброй старушкой соседкой Анастасией Федоровной договорилась, чтобы сидела с Лялечкой, пока ее в ясли не удастся пристроить. Хотя бы полгода…
И эти полгода прошли, и еще полгода, и еще… Наташа сидела на кассе с дежурной улыбкой – спина прямая, плечи развернуты, взгляд сосредоточен обманчиво. Потому что основное средоточие в голове было, в тревожных мыслях – как там Лялечка. Покушала ли, выспалась ли, не обижает ли воспитатель в садике. Неслась после смены в садик как ненормальная. Вся она была в ребенке, все только для Лялечки, солнышка, милой деточки. Для себя – ничего…
– Ну так же нельзя, Наташка, нельзя! – увещевала ее Катя, когда удавалось им увидеться. – Это хорошо, конечно, что ты такая честная мать, но зачем столько фанатизма-то! А о себе подумать когда? Что ты вообще сама о себе думаешь, скажи?
– А что я должна думать? Живу и живу…
– Дура! Ну вот же дура какая, а? Живет она… Да в том-то и дело, что не живешь! Никакой личной жизни у тебя нет, разве это нормально?
– Да какая личная жизнь, о чем ты… У меня же Лялечка…
– И что – Лялечка? Что, с ней посидеть некому, что ли? Вон, маме моей на выходной подбрось, она не откажет… Или соседке… Между прочим, у нас такая хорошая компания подобралась, на выходной в пансионат едем! Баня, шашлыки, то-се… Мужики приличные будут… Поехали, а?
– Нет, Кать, что ты… Как я Лялечке объясню…
– Да я ж тебе говорю – мама с ней посидит! Ничего с твоей Лялечкой не сделается!
– Нет, я не могу так… Я обещала ее на мультфильмы сводить…
– Фу, ненормальная… Ну что с тобой делать, а? Да ты посмотри на себя, посмотри! Глянь на себя в зеркало и ужаснись, как сама себя забросила! Уж который год ходишь в одних джинсах, зимой и летом! А лицо? Где твое лицо? Ты что, крем нормальный купить себе не можешь? Все на Лялечкины развлекухи уходит, да?
– Но она же еще маленькая, Кать… Ей же всего хочется…
– А тебе не хочется?
– Нет. Мне не хочется.
– Точно ненормальная… Ну как с тобой разговаривать? Как? И кого ты из нее растишь? Эгоистку-потребительницу? Она ж привыкнет и будет думать, что так и должно быть… Что по-другому нельзя…
– Да ладно, Кать, не сердись! Лучше я тебе похвастаюсь… Я ж Ляльку в танцевальную студию отвела, и там сказали, что у нее способности, представляешь? Посоветовали ее через год в балетном училище показать… Удивительно, правда?
– А что тут удивительного? Просто ребенку твои способности передались… А ты, стало быть, этим загорелась, да? Будешь теперь из Ляльки балерину лепить, если у самой не получилось? Отыгрываться будешь за упущенные возможности? Собственный гештальт закрывать?
– Ну о чем ты, Кать… Вовсе я не собираюсь… О чем ты… Даже обидно это слушать, ей-богу…
– А правду всегда обидно слушать, Наташ.
– Но ведь все это не так, как ты говоришь! Вовсе не так!
– Давай убеждай сама себя, ага. Давай…
– Кать! Я обижусь сейчас!
– Да ладно… И в самом деле, чего я к тебе пристала… Не хочешь, не надо, больше уговаривать не буду. Жизнь покажет, как оно все будет. Жизнь покажет…
Как бы то ни было, но с того дня, как Наташа начала водить Ляльку в кружок хореографии, жизнь ее и в самом деле изменилась. Нет, в ней не появилось ничего такого особенного – все та же касса в супермаркете, все та же дорога домой, тот же скромный быт, в чем-то даже убогий… Но ей казалось, что зажглось что-то внутри, какая-то искорка. И с трепетом подходила к зданию, где занималась Лялька, и стояла около двери, слушая голос преподавательницы, и повторяла про себя как заклинание: «…спинка прямая, головку вверх, держим спинку, держим… Присели, ручки плавные, за локотком следим…» Иногда ей самой хотелось ворваться в класс, поправить преподавательницу – да не так все, нет! Вот так же надо…
Когда приводила Ляльку домой, пыталась продолжить урок, но Лялька хныкала, сопротивлялась:
– Мам, я устала… Я не хочу…
– Но как же, Лялечка… Ведь тебе нравится танцевать, правда? Чтобы хорошо получалось, надо очень много работать… У тебя же способности, я это вижу! У тебя лучше получается, чем у других девочек!
– Да? – горделиво-заинтересованно переспрашивала Лялька. – Правда я лучше всех?
– Да, правда… Ты у меня особенная, ты талантливая. У тебя все получится. А хочешь учиться балету по-настоящему? В настоящей балетной школе?
Сказала – и сама испугалась. Будто вылетело из нее словами что-то внутреннее, затаенное. Будто зрело давно и вот вырвалось наружу.
– Я хочу, мамочка! Я хочу… – подпрыгнула радостно Лялька. – А там интересно учиться, да?
– Интересно. Но трудно. Там ведь жить надо… Балетная школа в областном центре, от нашего города целый час ехать на электричке…
– То есть ты со мной, что ли, не будешь?
– Я к тебе буду приезжать… Но давай не станем загадывать, еще ведь поступить надо… Еще могут не взять…
– Но ты же сама сказала, что я талантливая! Что я лучше всех!
– Ладно, посмотрим… Вот съездим и посмотрим…
Потом всю ночь не спала, мучилась воспоминаниями. Горько было вспоминать, конечно. Да и не позволяла себе вспоминать… А тут накатило вдруг. И когда заснула под утро, так ярко увиделось, как партию Жизели танцует! И прыжок такой нереальный… Будто сама на себя со стороны смотрит и задыхается восторгом. И душа поет – вот она, жизнь… Твоя жизнь, только несостоявшаяся. Мучайся теперь, сама виновата. Сама…
Проснулась от звона будильника, села на постели, потрясла головой. И проговорила сама себе тихо – не виновата я… Не виновата… Разве можно теперь винить себя, у меня же Лялька есть… Лялечка, доченька…
В ближайший выходной день она повезла Ляльку в балетное училище. Подходила к знакомому месту, внутри все тряслось от волнения. К счастью, вахтерша на входе оказалась той же самой бессменной Капитолиной Ивановной, узнала ее, всплеснула руками:
– Ой, да неужель Наташенька Воронцова? Не узнать тебя, совсем не узнать… А кто это с тобой, а?
– Это моя дочка, Капитолина Ивановна. Лялечка.
