Медленный фокстрот - Александра Морозова
Ни с того ни с сего на кровать ко мне что-то прыгнуло. Или упало.
Я пощупала рукой рядом с собой. Лайм.
В абсолютно пустой одноместной палате.
Я усмехнулась.
– Выходи, Штирлиц[2] цитрусовый.
Уже давно – с тех пор, как Даня стал подрабатывать и у него появились собственные деньги, – если у меня было плохое настроение, Даня приносил мне лаймы.
– Ну, ты же Лайма, – сказал он, впервые притащив его мне домой, когда пару лет назад из-за растяжения пришлось пропустить несколько тренировок. – И сейчас ты почти такая же зеленая.
Тогда это меня рассмешило, и Даня завел привычку время от времени подкидывать мне лаймы в сумку или оставлять в раздевалке.
Он вышел из-за двери палаты, улыбнулся, как всегда, очаровательно, прицелился и кинул еще один лайм на кровать.
– У тебя их что – ящик?
– Бери больше – дерево.
Даня подошел к моей кровати и сел прямо на нее. Нас уже не раз за это ругали медсестры, но Даня, при них извинившись и спрыгнув с койки, снова плюхался на нее, как только они уходили.
– Как себя чувствуешь? – спросил он.
– Ни живу, ни умираю, – ответила я.
Даня вздохнул.
– Ну, что не умираешь, это хорошо. Это пахнет надеждой.
– А что не живу?
– А это мы исправим. Нужно только вытащить тебя отсюда. Тут не круто.
– Вообще тухляк.
– Может, через окно? – спросил он, а я почему-то решила, что он шутит. – Тут же первый этаж.
Он подошел к окну.
– Вот черт! Кто-то свистнул ручку.
– Медсестра, – сказала я. – Два дня назад. Мне тогда увеличили дозу обезболивающего.
– М-да, – оценил ситуацию Даня. – Сколько они еще грозятся тебя здесь держать?
– Обещали уже завтра отправить домой, если ночью со мной ничего не случится.
Даня заметно расслабился.
– Ну, до завтра ты дотянешь.
Он вернулся на кровать, покопался в кармане, достал и протянул на ладони два деревянных значка с сочными лаймами: на них один лежит целый, жесткий, а другой – в разрезе, с прорисованной объемной бледно-зеленой мякотью.
– Это мне, – сказал Даня и забрал один значок, – а этот твой.
Он приколол значок себе на футболку и, заметив, что я ничего не делаю, забрал у меня второй и прикрепил на мою больничную пижаму.
– Ну круто же! – настаивал он.
– Круто, – отозвалась я, после таблеток еще не готовая в полной мере радоваться.
– Мы с тобой команда, – объяснил он. – А это наши талисманы. Понятно?
– Понятно.
Спустя несколько месяцев начались тренировки.
Тело, отвыкшее от нагрузок, долго сопротивлялось. Даня терпеливо помогал мне, поддерживал в обоих смыслах – говорил, что я сильная и справлюсь и, когда ногу все-таки клинило, старался не дать мне упасть на пол. Но я падала. Снова и снова. Иногда Даня просто не успевал меня поймать, а иногда я сама отталкивала его.
Мне хотелось танцевать как раньше. Даже лучше, чем раньше.
Но в большинстве случаев я не могла даже просто достоять танец до конца. Нога то и дело меня подводила.
Я последняя осознала, что придется бросать танцы. Сначала это поняли все вокруг. Потом тренер. Потом мама с Даней. И только потом я.
Но до этого момента он продолжал со мной тренироваться – сколько я хотела и могла – и отказывался искать новую партнершу. Тренер ничего нам не говорила, разрешала приходить в класс, заниматься с другими учениками или без них, даже сделала нам дубликат ключа на случай, если ее не будет в спортшколе.
И когда я упала в очередной раз, – Даня пытался меня поймать, но не успел, – что-то вдруг поменялось. Оборвалось внутри меня.
Мне надоело.
Я лежала на полу и думала о том, как притворялась последние месяцы. Постоянно, безостановочно притворялась. Что приду в норму, что смогу танцевать.
– Ушиблась? – спросил Даня, бросившись ко мне. – Сильно?
Я подняла на него глаза.
Я и раньше замечала, как он смотрел, когда тело переставало мне подчиняться. Он жалел меня, я видела. И боялся моих падений гораздо больше, чем я сама.
– Лайм, – позвал он и коснулся моего локтя. – Чем ударилась? Давай я за льдом схожу?
– Я сюда больше не приду, – сказала я.
Даня сразу все понял. Даже если бы я не произнесла и слова, он бы все равно догадался.
Ногу стало отпускать, и я перевернулась на спину, выдохнула и впервые за долгие-долгие месяцы почувствовала если не облегчение, то покой. Моя жизнь по-прежнему рушилась. Я по-прежнему теряла самое дорогое, любимое и необходимое.
Но вдруг я поняла, что уже этого лишилась. Этого уже нет. Последние месяцы были истерикой, отказом принимать новую реальность. А теперь наступил покой, густой и тягучий, как мед.
Даня все смотрел на меня, а потом сказал:
– Тогда я тоже больше не приду.
И улегся на пол рядом со мной.
Я усмехнулась и, несмотря на то что старалась говорить бодро, произнесла так, что сама еле расслышала:
– Нет, Дань. Теперь мы пойдем разными путями.
– Я не хочу разными. Да и какой смысл? Без тебя я бы видел золото на России только во сне. И то – в руках у соперников.
– Глупости, – ответила я.
Даня был не прав, но мне не хотелось с ним спорить, что-то доказывать. Хотелось лежать на полу в танцклассе и смотреть на криво побеленный потолок. В одном месте он пожелтел – весной протекла крыша. Пятно расползлось и так и осталось.
– Лайм, я серьезно, – сказал Даня. – Без тебя я танцевать не буду.
И тут я поняла, что он боится. Что последние месяцы моей истерики были месяцами и его истерики. Он, как и я, любил то, чем занимался. Как и я, боялся бросать и оплакивал победы, достигнутые в прошлом.
Разница в том, что он мог идти вперед, а я нет. Я падала на каждом пятом шаге.
Я приподнялась на локте, повернулась к нему и коснулась пальцем значка с лаймом, приколотого к его танцевальной рубашке, – он накалывал его ко всему, в чем ходил в танцкласс. Мой болтался на рюкзаке.
– Мы команда, забыл, что ли? – сказала я. – И поэтому я буду с тобой. Все твои выступления. В зале – в самом первом ряду.
Глава 8
Наши дни
Лайма
Я открыла глаза и услышала, как что-то шкварчит на кухне. Подумала, мама опять хозяйничает, но вспомнила, что она обычно рано уходит на работу, а сейчас за окном уже совсем светло.
И вспомнила вчерашний
