Осень отчаяния - Нелли Ускова
– Мам, прости! Прости, что я такой, так много дичи творил, не слушался, не учился, орал на тебя. Прости, что доводил, иногда ведь даже специально, не думал никогда, забывал вечно обо всём. Я… мне правда жаль, что я такой, что с тобой всё это случилось. Это точно не из-за меня?
– Иди ко мне, я тебя обниму! – она осторожно привстала.
Паша тут же вскочил и просто сгрёб невесомую маму в охапку, даже от пола приподнял.
– Господи, как же ты вырос! – снова поразилась она. – Когда мой маленький Павлик стал таким большим и сильным мужчиной?!
Теперь и мама шмыгнула носом.
– Мам, ты не умрёшь, точно тебе говорю! Знаешь, почему? Помнишь, в детстве, когда я дрался со всеми, я тебе поклялся твоей жизнью, что никогда не буду бить первым? Я не бил, ну Тимоха не в счёт, его можно, по-дружески. Я, правда, всегда сдерживался, только ради тебя. Ты не умрёшь! Ты не умрёшь! – как мантру сквозь слёзы Паша повторял он.
А мама тихо успокаивала его и погладила по спине:
– Чш-ш-ш… считай до тридцати.
Глава 59. Любовь зла
Мама собиралась переночевать у своей сестры Кристины, но Паша уговорил остаться у него. Накупил гору пирожков и потащил маму домой. Шла она неуверенно, медленно, взяла Пашу под руку и выглядела такой слабенькой, всё время казалось, что она оступится или вдруг её унесёт резким порывом ветра.
На улице начал срываться первый робкий снежок. Осенью уже давно не пахло. В тот день, когда ушла Инга, ударил мороз, и сразу повеяло зимой. Сейчас было темно, тихо и холодно, словно город затаился в предвкушении зимы. Все ждали снега, а он был такой скромный и нерешительный, что никак не хотел сыпаться. Лишь иногда пролетали одинокие снежинки, словно дразнились. Хотелось уже поднять голову к небу и взять снег на слабо: "И это всё, на что ты способен?"
– Ты что же нараспашку и без шапки? – покачала мама головой, когда они вышли.
Паша нацепил капюшон и сразу же застегнулся: он соскучился даже по маминым нравоучениям, хоть раньше ни одну её просьбу с первого раза не выполнял. Но больше он не будет её нервировать. Про болезнь они не говорили, зато Паша принялся задорно болтать без умолку обо всём: про ТикТок, про тренировки, про Тимоху, про папу. Рассказывал всю дорогу до дома и продолжил уже на их кухне. Теперь он проявил гостеприимство и заботливо сделал маме зелёный чай.
– Зря ты папе не рассказала, он бы точно пару почек тебе отдал. Да он бы весь свой костный мозг выкачал ради тебя. Даже фуру бы свою продал!
Паша отчаянно пытался развеселить маму, но почему-то чем больше она смеялась над отцом, тем больше плакала, хоть и сквозь смех:
– Фуру нельзя, фура – это святое!
В их семье это уже стало мемом. Папина фура считалась вещью неприкосновенной и осквернять её было нельзя, но Паша и мама часто подкалывали отца, что он любит свою фуру больше, чем семью.
– Знаешь, насколько он скучает? Он до сих пор носит ту майку, которая на нём была в тот день, когда ты ушла. Там уже дырок больше, чем самой майки. Может, позвонишь ему, скажешь, что жива, чтобы он хотя бы переоделся.
– Я так надеялась, что он начнёт новую жизнь, – мама покачала головой. – Но я не могу ему просто позвонить. Так тоже нельзя. Когда только научился жить без человека, а он воскресает, и не факт, что надолго. Я бы и тебе не решилась никогда рассказать, если бы не зависела от тебя. А твой отец – такой человек, он не может бездействовать, а для меня он ничего не сможет сделать, будет ещё больше маяться.
– О, да! Он свою фуру уже, наверное, по десятому разу всю по винтикам перебрал. Мне кажется, у него в детстве не было лего и машинок, и он никак не может наиграться. Со мной он так не занимался, как с ней. Про меня вообще забывал, прикинь?!
– Он всегда считал тебя слишком самостоятельным, – мама вздохнула. – Я предлагала ему отвезти тебя к бабушке с дедушкой в Хабаровск, чтобы ты один не оставался. Он сказал, что разберется сам.
Мама так вздохнула, что Паша уже пожалел, что ляпнул это. Про запои отца и свои периоды вынужденного голодания умолчал – не хотел тревожить маму.
– Кстати, да. Он же предлагал мне поехать в Хабаровск, я и забыл. Он хотел меня тогда одного на поезд посадить, но я отказался.
Мама цокнула:
– Шесть суток! Ребенка, одного! Очень похоже на Сашу. Он всегда забывал, что ты всего лишь ребёнок.
– Я заметил, – рассмеялся Паша.
Потом Паша решил сменить тему и принялся рассказывать про сборы и соревнования. Вдруг вспомнил страшный случай, когда они всей комнатой ночью сбежали из спортивного лагеря на речку:
– Что такое двухметровый забор для гимнастов: звучит как вызов! А там до реки километров пять, ночную пробежку устроили. Вода холодная, темень, но полезли все. И Ванёк с нами полез, а, гад, не сказал, что плавает плохо, и шёл-шёл, и хоба исчез. Вот это мы пересрались, там просто резко дно обрывалось, он на дно и ушёл, а выплыть на поверхность не мог. А ночь, не видно ни хрена. Ныряли, как полоумные, но вытащили его, никому потом про это не рассказывали.
– Слава Богу! – мама даже выдохнула.
– Да-а-а, – Паша поджал губы, он тогда страшно испугался, и сейчас раскаялся. – Это же была моя идея искупаться ночью.
Мама цокнула, снова вздохнула и закатила глаза: он её не удивил, ведь самые дурацкие и опасные идеи всегда исходили от Паши.
И почему-то вдруг вспомнилось, что Инга тоже не умеет плавать, а Паша обещал её научить, но до бассейна в ноябре они так ни разу и не дошли. Он чуть улыбнулся, когда подумал про Ингу, не терпелось рассказать про неё маме. Его сегодня словно прорвало, так много хотелось рассказать. Мама сидела на кухне, на диванчике, и, подперев подбородок
