Маленькая женщина Большого - Мария Зайцева
Падение. Это падение.
11. Кровать большого медведя
В комнате новоиспеченной мамочки полная идиллия.
Василиса спит, ее дочь — тоже, а ее мужчины, если я, конечно, верно понимаю суть этих тройственных отношений, сторожат их сон.
Темноволосый здоровяк в кресле покачивается чуть-чуть и смотрит, не отрываясь, на малышку, уютно устроившуюся в его лапах.
Умилительно до безумия.
Светловолосый котяра обнимает Василису, так бережно, с такой любовью, что мне даже смотреть на них неловко становится.
Дед малышки лишь заходит в комнату, окидывает настороженно дислокацию хмурым взглядом, щурится предупреждающе на вскинувшегося темноволосого, затем строго — на приоткрывшего один глаз блондина, скользит тепло и ласково по спокойным умиротворенным лицам дочери и внучки…
И выходит за дверь.
А я тихо, надеясь не разбудить мамочку, инструктирую здоровяка, чтоб, я пока в доме, обязательно звали, когда Василиса проснется. И, если малышка завозится, то ее надо положить мамочке на грудь.
Парень кивает солидно.
И снова смотрит на крошечную девочку в своих грубых лапах.
А потом — на тихонько спящую девушку.
И то, что эту девушку сейчас очень даже по-хозяйски обнимает другой парень, вообще никого не тревожит, похоже.
В этом тандеме всем хорошо и уютно. А если так, то кто я такая, чтоб думать о том, что меня, по сути, никак не касается?
Выхожу за дверь.
Зевс Виталик стоит и терпеливо дожидается меня.
— А где ваша мама? — спрашиваю я, решив, что дополнительный контроль не помешает.
В целом, все прошло замечательно, но я, все же, не акушер, и могу что-то не распознать. Первые сутки — определяющие. А мы тут отрезаны от внешнего мира… Короче говоря, я неуверенно себя чувствую.
Хорошо, что с Василисы и ее малышки не сводят глаз, но…
Хочется лишнего контроля. Не помешает.
— На кухне была, — говорит Зевс, — я ее отдыхать отправлял, но мама…
Тут он замолкает, вздохнув тоскливо.
Понятно.
С такой мамой сложно быть Зевсом, да… Учитывая, что для нее ты всегда будешь сладким маминым пирожочком Виталиком.
Ты можешь быть здоровенным, брутальным, зубастым и крайне опасным для всех окружающих зверюгой. Но мама смотрит на тебя и видит мелкого толстенького карапуза, грызущего игрушки. И шебутного упрямого пятилетку со сбитыми вечно коленками. И хмурого подростка в стадии протеста… Короче, понимаю я Зевса Виталика.
У меня с папой те же отношения были.
Вечно стремилась что-то доказать, чтоб увидел уже, что я давно выросла, что я кое в чем и покруче него буду… А он смотрел так понимающе…
Сердце колет привычной болью, которую я так же привычно смиряю.
И иду за громилой Виталиком к его маме.
Валентина Дмитриевна крутится на кухне у подоконника, что-то выговаривая пестрым фиалкам, буйно цветущим, наплевав на сезон и погоду за окном.
— О, Валентина Сергеевна, — поворачивается она ко мне, — почему не отдыхаете? Виталик, ты что, не показал комнату для отдыха? Там уже все подготовлено.
Зевс Виталик, чуть сжавшись до габаритов, при которых нормально можно пройти в проем двери, что-то бормочет себе под нос. Вероятно, не особо лестное по отношению ко мне.
Но я не вслушиваюсь, не до него.
Коротко инструктирую Валентину Дмитриевну о том, на что обращать внимание, когда Василиса и ее дочь проснутся, и что меня надо сразу же приглашать, а не ждать, пока отдохну и так далее. Отказываюсь от перекуса и иду уже за хозяйкой дома в отведенную мне комнату.
— Вы не переживайте, ребята глаз с них не спустят теперь, конечно же. Но я тоже буду смотреть, а то мужчины… Сами понимаете… Вот сюда, — Валентина Дмитриевна открывает дверь, приглашая меня зайти. — Комната небольшая, но здесь есть ванная, там все принадлежности. И, если захотите отдохнуть и расслабиться, то вот эта дверь, — она кивает на дверь рядом, — в крыло СПА-зоны. Там очень хорошо. Даже я, с моим давлением, захаживаю. Не парюсь, конечно, но бассейн люблю. И джакузи тоже. Так что обязательно посетите. Обычно там дежурит массажист, но тут Виталик всех лишних людей по домам отправил. Только охрану оставил, да обслугу в отдельном домике. И Сашу с Сеней, конечно…
Она вздыхает, улыбаясь виновато, а затем продолжает:
— Вы их извините, дураков. Мужики же, что с них возьмешь… Старательные и даже умные, но, когда дело касается родов, могут совсем головы отключать. А тут на них еще и Виталик наорал, запугал…
Я вспоминаю здоровенные широкоплечие фигуры мужиков, которые тащили меня, конечно, уступающие по габаритам их начальнику, но все равно крайне пугающие и внушительные, и только киваю.
Ну что тут скажешь?
Силен Громовержец Виталик…
— Ну, все, заболтала вас! — Валентина Дмитриевна идет к двери, — отдыхайте! Приходите в себя. Напитки вот тут, в баре. А покушать — на кухню в любое время. Или утром уже — завтракать. Я вас приглашу.
Она выходит, и я остаюсь одна.
Наконец-то.
Прохожу к огромной дубовой кровати, настолько массивной, что поневоле закрадывается ощущение, что в доме медведей нахожусь из сказки про Машеньку и медведей.
Сейчас зайдет медведь Виталик и спросит грозно: “Кто сидел на моей кровати и помял ее?”
Это почему-то кажется смешным, и я, тихо всхрюкнув, падаю спиной на покрывало.
И закрываю глаза, мгновенно проваливаясь в такой глубокий сон, что медведю, вздумай он прийти и что-то предъявить мне за неприкосновенность кровати, придется сильно постараться, чтоб разбудить…
12. Чем заняться в метель…
Прихожу в себя, словно на поверхность воды из омута всплываю: без дыхания и с бешено бьющимся сердцем. Пару секунд оторопело смотрю в деревянный белый потолок, с качающейся посреди строгой люстрой, очень похожей на советский раритет семидесятых годов, светлый, матового стекла шар с медным ободом, пытаясь осознать, где нахожусь.
Моргаю, приходя в себя. Сон мне снился странный, такой… Непонятно-тягучий… Наполненный горячим дыханием и невнятными образами.
В окно лупит метель, и я вздрагиваю, посмотрев на улицу. Боже… Ни одного просвета. Сплошная серость. Сколько времени сейчас?
Телефон мой остался в больнице, понять, какое время суток, решительно невозможно.
В комнате — ни одного опознавательного знака. Телевизора, электронных часов и прочего нет.
Это место — исключительно для отдыха.
Сажусь, повожу плечами, морщась от легкой боли. Надо размяться, налицо крепатура после нервного и физического напряжения. Отец, помню, страдал, особенно после многочасовых операций.
Причем, не в тот же день, а на следующий. Нагоняло его.
Интересно, как бы он поступил, если б оказался в моей ситуации. Ну, понятно, что первым делом принял
