Маленькая женщина Большого - Мария Зайцева
Но это все — доводы разума.
А сейчас я как-то не в себе.
Тяжелая работа сказывается, стресс, все такое… Короче, полезет — отхватит. И будь что будет.
Похоже, Зевс на то и верховный бог, чтоб считывать мои нелепые мысли с лица, потому что не двигается, просто смотрит. И такие глаза у него… Ох… Пугают и завораживают.
Серьезный мужик.
Очень серьезный.
Кто такой, интересно?
Местный?
Не видела же ни разу, а я уже год тут работаю…
Моргаю, не отводя взгляда от его внимательных глаз, молчание между нами длится и длится.
Наконец, Зевс Виталик со вздохом всовывает мне в пальцы стакан с водой:
— Пей, воробушек. И не бойся. Мои придурки все закрыли. И даже записку оставили, где тебя искать. Ключи у кого-то из них, отдадут, когда назад повезут.
— Хо… рошо… — в два приема выдыхаю я, — тогда… Они могут отвезти меня сейчас? Я… немного устала.
— Нет, Валентина, — говорит Виталий, не сводя с меня пристального взгляда, — сейчас ты никуда не поедешь. И никто никуда не поедет. Видела, какая поебень за окном? Мы тут на пару дней точно засели.
О… Боже…
10. Большой. Падение
Я в жизни много косячил и вполне искренне считаю, что все то дерьмо, что потом случалось периодически, вполне себе заслужил. В том числе, и предательство единственной женщины, к которой вообще что-либо испытывал… Может, еще и потому особо не искал ее тогда? Думал, что так мне и надо?
Именно из-за моей полной уверенности, что человек я — плохой и неправильный, когда происходит что-то хорошее, начинаю напрягаться и неосознанно оглядываться, ища подвоха.
Потому что не может в моей, практически полностью проебанной жизни, внезапно начаться светлая полоса.
Если она началась, значит, жопа ждет своего часа.
Моя дочь, внезапное солнышко в моей гребаной реальности, новая сверхзвезда, проходит по категории чуда.
Опасность домашних родов — это как раз резкий скачок на дно.
Маленькая женщина, чисто случайно оказавшаяся в такой жуткий период, когда не то, что Лисенок, я сам готов был на лыжах рвануть в город и притащить врача на закорках — взлет к солнцу.
Ожидание, когда дочь рожала, дикое, мучительное осознание, что нихрена не можешь сделать, вообще ничего от тебя не зависит — полет в пропасть… Если бы с Васей что-то случилось, я бы там и остался, на дне.
Но Вася родила.
И момент, когда впервые взял на руки свою сверхновую звезду, острыми лучами пронзившую сразу до сердца… Это — ослепительное ощущение взлета!
С пропасти — вверх! Ух! Аж уши заложило!
Я никогда в жизни не держал что-то, настолько хрупкое. Настолько драгоценное… Это было новым ощущением в моей реальности.
Тем самым, за которым, вероятно, опять последует пинок в пропасть…
Ну что поделать, это моя гребаная судьба.
Но вот чего я не ждал, так того, что так быстро это случится.
Я смотрю на испуганного воробушка, поджавшую ножки с себе, и понимаю: лечу.
Вниз, блядь.
У нее — маленькие пальчики без краски на ногтях. И — на большом крошечный узор тату. Какой-то иероглиф? Или цветок? Не разобрать. А очень хочется. Потянуть к себе за ногу, рассмотреть поближе.
Острые коленки, обтянутые домашними Васиными штанишками.
Взъерошенные непослушные темные волосы.
Поджатые сурово пухлые губы.
И — совершенно неуступчивый, неожиданно тяжелый для такой крохи взгляд. Только он и выдает ее возраст, предупреждает, что не двадцать ей, как показалось в самом начале. И не двадцать пять даже. Постарше барышня.
И от этого диссонанса внешне детского, кукольного даже личика и взгляда жесткого, много чего повидавшего человека, еще больше торкает. И полет превращается в падение.
Я сижу у ее ног, на корточках, не могу взгляда от нее оторвать.
Говорю что-то про метель и про то, как мы попали, а сам понимаю, со всей отчетливостью, стремительно и ясно: это я попал. Я. Хочу ее. Вот такую: испуганную, взъерошенную, неуступчивую. Жесткую даже.
Хочу.
Просто взять ее за ноги и потянуть на себя, сразу сажая на бедра, заставляя вскрикнуть от неожиданности и вцепиться в мои плечи в поисках равновесия.
Хочу растерянности в этих глазах.
Хочу видеть, как меняется их выражение, когда поймет, чего я хочу от нее. И что планирую сделать.
Хочу…
Хочу, чтоб у нее все эти усталые мысли из головы вылетели, оставив только жар. Только желание. Похоть.
Хочу смотреть, как она покачивается на мне, тонкая, хрупкая, такая, что тронуть страшно: вдруг, переломится? И наблюдать, как мой член в ней появляется и исчезает…
Пах ломит внезапной острой тяжестью, и мне приходится сделать над собой усилие, чтоб сейчас же все свои неожиданно появившиеся в башке образы не реализовать в реальности.
Она не понимает, в какой опасности.
Не знает меня.
И это хорошо.
Пусть не понимает.
Себя я сдержу, не животное же.
А вот если будет реакцию жертвы выдавать, то… То все может быть.
Но вообще… Какого хрена я так повелся-то? Не понять теперь. Но повелся. И ведусь.
— И что же делать теперь? — растерянно спрашивает Воробушек, обхватывая тонкими пальчиками колени беззащитным, напряженным движением, — у меня же работа… Пациенты могут быть…
— Да кто доберется-то? — удивляюсь я, и Валентина лишь хмыкает устало.
— Вы не представляете себе…
— Ну… — пожимаю я плечами, даже не желая углубляться и представлять, — кому будет надо, доберутся и сюда. А пока что давай отдыхать, Валентина Сергеевна.
Последнее я произношу с юморком, давая понять, что не такой уж я медведь, как она наверняка решила, и вполне способен запоминать имена. Когда мне это нужно.
— Как именно? — настороженно уточняет она.
Ох, рассказал бы я тебе, как. И показал бы…
— У меня хороший СПА-комплекс тут, — говорю я спокойно, — бани, турецкая, финская, русская… Джакузи. Бассейн большой крытый. — Делаю паузу и бросаю камешек наудачу, — могу сделать массаж. Говорят, я в этом неплох.
Она вздрагивает отчетливо, в огромных глазах мелькает замешательство.
— Эм-м-м… Спасибо. Я бы хотела просто отдохнуть.
— Нет проблем, — я поднимаюсь с корточек, протягиваю ладонь, — пойдем, покажу тебе комнату.
— Я бы сначала хотела посмотреть на Василису…
Киваю и настойчиво предлагаю свою ладонь.
Хочется, чтоб коснулась.
Пусть дотронется, блядь!
Просто дотронется!
И Воробушек, чуть поколебавшись, аккуратно вкладывает свои тонкие пальчики в мою лапу.
Сдерживаюсь изо всех сил, чтоб не сжать, не дернуть на себя, впечатывая хрупкое тело в свою, превратившуюся в горячий камень, грудь.
Прикрываю
