Анри Труайя - Крушение
— Александр слишком умен, чтобы жить семейной жизнью, — наконец решилась она.
— А! И что это значит?
— Он выше условностей. Для него не существует ничего, раз и навсегда данного, ничего святого, непререкаемого… Он попытался найти причину для совместной жизни со мной. Но все мои усилия сделать его счастливым приводили к обратному результату! Ну вот, скажем, эта квартира! Очередная ошибка в ряду многих других! В глубине души Александр ничего не любит, ни к чему не привязывается и страдает от этого чувства лишенности корней. Потому-то ему и пришла в голову эта идея: родина его родителей. Там он надеется обрести равновесие. Он мистик, понимаешь? Он ищет свою веру, свою церковь. И не находит. Мы с ним похожи. Мы идем разными путями, но у меня та же цель.
— Какая цель?
— Счастье, ничем не обязанное ни общественным условностям, ни деньгам! Нематериальное счастье! Чистое счастье! Вот только он не верит в Бога. Он хотел бы верить в человека. Он сражается. И я могу только уважать его за это. Уважение — вот что действительно важно. Самоуважение, уважение другого в себе и себя в другом…
Мадлен заставила себя сосредоточиться. Ей казалось, что племянница тонет в словах. Возможно, она просто не способна воспринимать столь яростные и категоричные суждения? Восторженность всегда вызывала у нее недоверие.
— Хорошо, — сказала она, — это ваше дело. В конечном итоге, так лучше для вас обоих. Ты рассказала отцу?
— Нет.
— Так сделай это побыстрее, чтобы он занялся твоим разводом.
— Я не собираюсь разводиться, — спокойно сообщила Франсуаза.
Мадлен изумилась:
— Что… Что значит — не собираешься разводиться?
— А почему я должна это делать?
— Он… он будет жить в другом месте… а ты…
— Это его дело!
— Иными словами — что бы он ни делал, ты будешь по-прежнему считать себя его женой?
— Да.
Лицо Франсуазы было упрямым и холодным, выражающим почти тупую уверенность в собственной правоте.
— Это просто немыслимо! — произнесла Мадлен. — Как ты это себе представляешь через два года, через десять лет — быть соломенной вдовой? Знаю… ты скажешь: нельзя разъединить то, что соединил Бог… Но эту фразу придумали люди!
— Я так не думаю.
— Христос никогда не говорил…
— Мы не станем затевать теологических споров, Маду! Я не хочу разводиться — и точка!
Мадлен сочла благоразумным отступить. Рана Франсуазы еще слишком свежа. Нужно подождать, прежде чем возобновлять попытку. Тем не менее материальной стороной проблемы заняться все-таки нужно. Резкое охлаждение Александра поставило на повестку дня вопросы, для решения которых Франсуаза слишком неопытна. Стараясь быть максимально деликатной, Мадлен спросила:
— Но на что же ты будешь жить, дорогая?
— Я достаточно зарабатываю, — ответила Франсуаза. — И могу сама себя обеспечить. Кстати, бедный Александр не слишком мне помогал! Ему так мало платили во Франции!
— А Николя?
— Он большой молодец. В прошлом месяце заработал своими фотороманами больше меня.
— Фотороманы? Это еще что такое?
— Как, ты не знаешь? Я тебе покажу. У Николя есть несколько номеров…
— Но он в любом случае не может продолжать жить с тобой!
— Почему?
— Подумай сама, Франсуаза! Николя — почти твой ровесник! И вы будете жить здесь, вдвоем, как если бы вы… были семейной парой?!
Внезапно Мадлен подумала: а что, если между ее племянницей и этим юношей действительно что-то есть? Она тут же пожалела, что подобная мысль пришла ей в голову — Франсуаза наблюдала за теткой с тихой грустью:
— Как глупо все то, что ты говоришь, Маду!
— Пойми меня: я так не думаю, но другие обязательно подумают.
— Кто эти другие?
— Твое окружение, твои друзья… Даже в Париже, Франсуаза, нельзя быть изгоем. Необходимо соблюдать минимум правил, если не хочешь, чтобы тебя приняли за… за…
Она подыскивала слова. Роль, которую она сейчас играла, ей не нравилась. Самодеятельная охранительница чести и благопристойности! Мадлен сердилась на Франсуазу за то, что вынуждена заниматься морализаторством, это она-то, всегда гордившаяся широтой взглядов и свободным поведением.
— Ты не должна, Франсуаза, — сказала она. — Для вас обоих это будет нехорошо. Раз ты говоришь, что он хорошо зарабатывает, пусть снимет комнату, а ты откажешься от этой квартиры и поселишься в другом месте.
— Например, у папы!
— Я этого не говорила.
— Но подумала! Ты можешь представить себе нас с папой наедине? Два разбитых сердца! Он утешает меня, оставленную Александром, а я — его, брошенного Кароль! Прелестный дуэт! — Губы Франсуазы побелели, она ерничала, но глаза оставались сухими. Она снова заговорила, на сей раз серьезно: — Нет. Я никуда не перееду. И Николя останется здесь так долго, как только сам захочет. Именно я настояла на том, чтобы он жил вместе со своим отцом.
— Ты права! Но ведь его отец уехал!
— Это ничего не меняет. Я взяла на себя ответственность. И я сдержу слово.
В ее глазах снова засверкала сумасшедшая решимость одержимой, и это напугало и расстроило Мадлен. Франсуаза сидела на своем стуле, вытянувшись в струнку, напряженная, улыбающаяся, бросающая вызов дуракам. И этими дураками для нее были все — тетка, отец, братья, все — кроме Александра. Настаивать бессмысленно. Мадлен снова дала задний ход. Сначала отец, теперь дочь. Мадлен чувствовала себя совершенно разбитой. И все-таки она была уверена, что сумеет спасти обоих.
— Пойдем, — сказала Франсуаза, — Николя с друзьями, наверное, ждут нас, чтобы выпить.
Она явно хотела избежать продолжения трудного разговора. Потрясенная услышанным, Мадлен шла, словно в тумане. В гостиной друзья Николя весело болтали о незнакомых Мадлен людях. Ей налили стакан малинового сока, она отпила глоток. Слишком сладко. Нужно срочно закурить.
А Франсуаза разговаривала, улыбалась, общалась с этим юным обществом с таким безмятежным видом, как будто это не она во второй раз в жизни потеряла все, что было для нее ценным в жизни.
Даниэль шел так быстро, что Лоран, схватив его за руку, спросил:
— Куда ты так несешься?
— Я должен быть дома без четверти пять! Дани ждет меня, чтобы отправиться с матерью по магазинам! И Маду должна заявиться около шести! Не знаю, когда смогу поработать над рефератом по философии! Тебе-то плевать! Ты кайфуешь! Черт, клянусь тебе…
Он рывком высвободился и помчался вперед длинными скачками, держа тетради под мышкой. Лекция по философии показалась ему сегодня на редкость заурядной. Правда, он едва слушал, ошеломленный тем, что рассказал ему Лоран, прежде чем они вошли в аудиторию. Даже сейчас он с трудом мог поверить. А может, это шутка, глупый треп? Нет, Лоран демонстрировал непреклонную решимость. Он украдкой наблюдал за Даниэлем.
— Не понимаю, чего ты так завелся! — сказал он наконец.
— А потому, что чувствую — ты собираешься сделать черт знает какую глупость!
— А ты, когда женился на Дани, тоже сделал глупость?
— Не смей даже сравнивать!
— Вот еще! Беатрис замечательная девушка.
— Она на три года старше тебя!
— И что с того? Она выглядит очень молодо! Кроме того, у нее есть профессия!
— Машинистка — не профессия!
— Семь сотен в месяц, старик! А через год она получит прибавку!
— А ты что будешь делать?
— Продолжу учебу.
Даниэль пожал плечами. Как близкий родственник он обязан был удержать Лорана на самом краю пропасти. Но он не находил аргументов в споре с этим веселым упрямым безумцем. Даниэль ощущал себя рядом с ним таким зрелым мужчиной! Женитьба, отцовство, философия тяжелым грузом ложились на плечи. Они сошли с тротуара на перекрестке и в людском потоке перешли на другую сторону улицы. Солнце жарило вовсю. Через три недели — экзамены. Лорана они перестали интересовать, он был занят исключительно Беатрис Мурен. Эту девушку даже хорошенькой не назовешь. Даниэль, видевший Беатрис трижды, даже не запомнил ее лица, а Лоран воспринимает ее как сверхъестественное существо. По поводу неожиданной беременности Беатрис он раздувается от гордости, и его это вовсе не огорчило. Когда Даниэль предложил ему «адресок», он аж зашелся от негодования. Беременность Беатрис становилась самым что ни на есть веским доводом в пользу женитьбы. Лорана устраивало, что его поймали в «почетную» ловушку!
— Пойдем пешком? — спросил он.
— Нет, — проворчал Даниэль. — Я же сказал, что тороплюсь.
— Ну, конечно, кормление Кристины!
— Вот именно, старик. Тебе этого не миновать!
Они добрались до входа в метро на станции «Мабийон». На платформе в ожидании поезда Даниэль спросил:
— А где вы собираетесь жить? Ты хоть об этом подумал?
— Да у родителей, конечно!
— Ну, ты и наглец!
