Анри Труайя - Крушение
— Работу я так и не закончила, а ведь обещала отдать в половине седьмого!
— Тебе много осталось?
— Нет… Чуть меньше страницы. Но уже пять минут седьмого.
— Так давай, печатай поскорее свою ерунду! Возьмем такси. Раз уж я при деньгах!
Франсуаза пулеметными очередями допечатала страницу, запихнула бумаги в портфельчик и ринулась из квартиры. Николя бежал следом. В такси она вылила раздражение на беззаботного водителя и ужасные пробки. Уверенная, что они не успеют, Франсуаза ужасно удивилась, увидев, что дверь в помещение «Топ-Копи» все еще открыта.
Николя остался ждать ее на улице. Он ходил по тротуару, стараясь понять, почему чувствует себя таким счастливым, когда для Франсуазы, судя по всему, все складывается плохо.
XVIII
Вошла Аньес, чтобы поменять тарелки, и разговор прервался. Мадлен отказалась от сыра и взяла из корзинки яблоко. Путешествие утомило ее. Больше она никогда не поедет в Париж на машине! Филипп, сидевший напротив, тоже проигнорировал сыр. Как же давно они в последний раз вот так же обедали вдвоем! Откинувшись на спинку стула, Филипп нетерпеливо следил за служанкой, хлопотавшей вокруг стола. Наконец Аньес вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Филипп посмотрел на Мадлен, и она прочла в его глазах грусть, раздражение и приглашение к разговору. Он явно ждал, что она проявит инициативу в разговоре.
— Прости, — прошептала Мадлен, — но я не могу жалеть тебя!
— А я тебя об этом и не прошу! — пробурчал он в ответ.
— Это было так предсказуемо!
— Неужели?
— Перестань, Филипп! Ты изменял ей, она изменяла тебе, у каждого из вас была своя жизнь…
— Только не в последнее время, Мадлен. Я очень переменился. И надеялся, что она тоже…
— Переменится? Кароль? Ты шутишь, Филипп! Поверь, ты еще дешево отделался. Сейчас тебе все еще больно, ты потрясен, но позже, вот увидишь…
Филипп усталым тоном перебил сестру:
— Ничего я не увижу.
Мадлен оставила недоеденную половину яблока на тарелке.
— Невкусное? — спросил Филипп.
— Мучнистое.
— Возьми другое.
— Не хочу, спасибо.
Они перешли в гостиную. Мебель стояла на привычных местах, освещение осталось прежним, и все же Мадлен казалось, что обстановка комнаты — всего лишь холодная копия прежней. Теперь здесь не хватало того едва уловимого оттенка беспорядка, который женщина со вкусом как будто намеренно оставляет повсюду, где появляется. После ухода Кароль все в доме словно застыло. Аньес, наверное, очень старалась сделать все, «как мадам», вот только рука у нее была не такая легкая. Подушки, стоявшие рядком на диване, напоминали детали детского конструктора; маленькие старинные коробочки на журнальном столике казались выставленными на продажу; складки гардин в подхватах падали вниз с почти военной жесткостью.
Аньес подала им кофе и снова удалилась.
— Не могу жить один в этой квартире! — проговорил Филипп.
Мадлен закурила сигарету и тяжело откинулась на диванные подушки. Нога сильно болела. Она так и не поправилась после того падения. Стоило ей слегка переутомиться, и боль возвращалась. Кроме того, ей ужасно хотелось спать. Она очень рано встала сегодня утром, чтобы все собрать к отъезду. Сейчас, наверное, около десяти. Мадлен сделала глоток кофе и сказала:
— Поверь моему опыту, Филипп, к одиночеству быстро привыкаешь!
— Возможно, ты и привыкла, — проворчал он в ответ, садясь. — Я — нет! Когда я возвращаюсь вечером в этот дом, мне кажется, будто я проваливаюсь в какую-то яму. Бессмысленность моей жизни вопиет. Это ужасно!
— Если бы ты чаще виделся с детьми! — воскликнула Мадлен.
Он скривил лицо.
— Дети… дети… У нас нет ничего общего.
— Ты этого и хотел!
— Что за чушь ты болтаешь?
— Брось, Филипп!.. Вспомни сам!..
Он пожал плечами.
— Ты всегда их защищала!
— Не всегда, — твердо произнесла Мадлен, глядя прямо в глаза Филиппу.
Она думала о Жан-Марке. Филипп понял и прикрыл глаза. Последовало долгое молчание. На площадке хлопнула дверь лифта, и Филипп мгновенно встрепенулся.
Наверное, он вздрагивает от каждого звонка в дверь, от любой телефонной трели. Он одержим Кароль. Мадлен он казался жалким, напоминал нищего попрошайку, и это было отвратительно.
— Ты должен увидеться с Жан-Марком, должен!
Мадлен ждала взрыва негодования, но Филипп лишь спросил бесстрастно:
— Для чего?
— Он нуждается в тебе.
— Уже нет! — В голосе Филиппа звучал сарказм. — Он нашел себе блестящую партию.
— Вот именно! Его женитьба беспокоит меня. Если бы ты снова сблизился с Жан-Марком, взял его в дело, он не чувствовал бы себя в будущем вечным должником семейства Шарнере.
— Они весьма достойные люди…
— Да-да, конечно, но дело же не в этом! Такой гордый, прямой и отважный мальчик, как Жан-Марк, осознав, что обязан всем — положением, будущим, укладом жизни — тестю, будет уязвлен, во-первых, в своем самолюбии, а в конечном итоге — в любви!
— Успокойся, — ответил сестре Филипп. — Жан-Марку требуется гораздо большее, чтобы почувствовать себя униженным!
Мадлен строго взглянула на него.
— Это абсурдно, Филипп! После ухода Кароль та несчастная интрижка должна быть навсегда забыта!
— Здесь Кароль или нет, роли не играет! Это ничего не меняет в том, как мой сын поступил со мной.
— Меняет! Теперь между вами нет и тени лжи. Из всех детей ты по-настоящему любишь только Жан-Марка. Но именно его ты прогнал от себя. Ты никогда не узнаешь, насколько мальчик несчастен! Мог бы, во всяком случае, сходить на прием по случаю помолвки!
— Насколько я знаю, тебя там тоже не было!
— Я лежала в постели с температурой! — возмутилась Мадлен.
— Но вы виделись с тех пор?
— Нет. Я приехала прямо сюда, но постараюсь встретиться с мальчиком завтра. И приведу его к тебе — по доброй воле или по принуждению!
Филипп отрицательно покачал головой.
— Не нужно, Мадлен. Уверяю тебя, это ни к чему… Думая, что творишь добро, ты только все испортишь!
Глаза у него ввалились, подбородок дрожал. Мадлен чувствовала, что брат непоколебим в своей гордыне. Но развязка близка. Пройдет еще несколько недель, и она сумеет его убедить. Мадлен поставила себе целью добиться присутствия Филиппа на свадьбе Жан-Марка. Торжество состоится не раньше начала июля, так что у нее есть два месяца. Конечно, ей придется курсировать между Туком и Парижем…
Филипп сумел справиться с нервами. Он курил, откинувшись затылком на спинку кресла и рассеянно глядя перед собой глазами, полными печали, разочарования, сомнения.
— Я рад, что ты приехала, — наконец произнес он.
Мадлен улыбнулась. Секунду спустя он добавил:
— Ты должна остаться.
— Я так и сделаю.
— Ты не поняла: я хочу, чтобы ты жила в Париже.
Мадлен удивленно взглянула на брата.
— Постоянно?
— Очень просто. Кто мешает тебе продать магазин в Туке и купить другой, в Париже?
— Не вижу в этом смысла!
— Ты жила бы здесь… Была рядом со всеми нами…
Филипп звал ее на помощь. Как тогда, после первого развода. Но в то время дети были совсем маленькими и она чувствовала, что без нее им не обойтись. А сегодня кому она нужна, кроме брата?
— Нет, — сказала она, — это невозможно.
— Почему?
— Каким бы странным тебе это ни показалось, Филипп, у меня тоже есть своя жизнь, и я вовсе не хочу ее менять… Почему ты полагаешь, что я по первому твоему слову все брошу и кинусь, очертя голову…
— Ты что, не слышишь, как я говорю это самое слово?
Мадлен смягчилась.
— Ты страшный эгоист. Ты несчастлив, ты одинок — значит, мир должен замереть в неподвижности.
— С чего ты взяла, что я несчастлив?
— Ты сам мне сказал.
— Я оскорблен и возмущен! А это совсем другое. — Привычное высокомерие брало верх над минутной слабостью. Филипп вел себя, как старый петух, пытающийся провести весь курятник, вытягивая облезлую шею и топорща поникший гребень.
— Уже поздно, — тихо произнесла Мадлен, поднимаясь.
— Собираешься ложиться?
Мадлен почувствовала, что Филипп готов был бы ночь напролет говорить с ней о себе самом, о Кароль, об их разрыве, о своей растерянности… Неужели она к нему несправедлива? Принимает близко к сердцу заботы молодых, но не слишком расстраивается из-за проблем стариков. Ей было скучно с братом.
— Да, — ответила она, — в Туке я в десять вечера уже лежу в постели!
Филипп пожелал сестре доброй ночи, и она ушла к себе. Аньес разобрала ей постель, распаковала чемодан, развесила одежду, трогательно, хоть и неловко, сунула три гвоздики в вазу. Мадлен машинальным движением поправила цветы, поискала глазами свою лисичку. Фенек как будто дремал у себя в корзине рядом с батареей, на самом деле украдкой наблюдая за хозяйкой и дуясь на нее за то, что так надолго оставила его в одиночестве. Как и всегда в подобных случаях, Мадлен умилила эта демонстрация капризного, злопамятного и ревнивого нрава. Засмеявшись, она с трудом присела на корточки, погладила зверька по спинке, шепча нежные слова утешения и примирения:
