Анри Труайя - Крушение
— Это недоразумение, Жюли! Не станешь же ты злиться на меня за такую ерунду!..
Лисичка, словно вняв словам убеждения, изогнулась перед хозяйкой в дугу, демонстрируя любовь и преданность, потом успокоилась, легла, прикрыв нос лапками, и уснула. Мадлен, еще несколько раз почесав ей лобик пальцем, занялась наконец собой.
Не успела она лечь, как поняла, что сон прошел, как не бывало. С ней это случалось все чаще: тело жаждало отдыха, а разум не позволял расслабиться. Каждый вечер она подводила итог дня. Мания старой нелюдимки. Мадлен спрашивала себя, не ошиблась ли она, приехав в Париж. Многие месяцы она упорствовала в желании жить уединенно в своем углу, для себя, с собой. С ее стороны было бы нелепо приезжать в Париж чаще: племянники не слишком в ней нуждались, забывая даже писать! Конечно, она не могла не приехать на помолвку Жан-Марка, ей хотелось увидеть и поздравить его, но потом — сразу в дорогу, назад, домой, в Тук, иначе она снова попадется в ловушку. Мадлен напоминала себе человека, бросившего курить, который долго воздерживался, а потом вдруг, ни с того, ни с сего, взял да и потянулся за пачкой сигарет. Три затяжки — и рабство вернулось. Она излечилась от семьи Эглетьер и должна из последних сил сопротивляться, чтобы ее снова не вовлекли в семейные дрязги. Понадобится сделать еще одно усилие, чтобы вернуть Жан-Марка отцу, но потом — все, конец, она сможет навечно похоронить себя в Туке. Мадлен достала сигарету из пачки «Галуаз», закурила и почувствовала, как голубоватый дымок успокаивает нервы, убаюкивает разум. Она хотела бы перевоплотиться в чистую идею, но существовали, черт бы их побрал, и толстый живот, и дряблые ляжки, и обвислая бесполезная грудь — все это несовершенное, неловкое тело, которое она не любила, хотя в глазах окружающих именно эта плоть и была ею, Мадлен. Завтра днем она постарается увидеться с Жан-Марком, Франсуазой и Даниэлем. А послезавтра, если хоть чуточку повезет, она уже будет в Туке, среди своей мебели и безделушек. Мадлен вспомнила свою кровать — уж она будет помягче, это точно, ничто не сравнится с доброй старой шерстью в матрасе! Интересно, как мадам Гурмон справляется в магазине? Неужели те американцы так и не решились взять буфет эпохи Людовика XIII? Он так ей мешает, что, возможно, следует уступить еще, лишь бы забрали. А эта история с участками! Если бы только папаша Уандр согласился обменять паршивый кусок сада за домом на ее маленький луг, что близ дороги на Онфлёр! Но этот идиот уперся… Кошмарная крестьянская недоверчивость! «Как будет хорошо, если я его все-таки уломаю! Тогда можно будет сломать изгородь, расширить сад и сделать крытую пристройку… Пить там чай, а летом даже обедать… Решено, сразу по возвращении она первым делом займется месье Уандром!» Мадлен открыла взятый в дорогу роман и начала читать. В дверь постучали.
— Войдите, — ответила она.
Это был Филипп, в халате и элегантных черных кожаных домашних туфлях.
— Я увидел свет под дверью, — объяснил он. — Ты не спишь?
Мадлен давно не видела брата раздетым, и ее неприятно удивили его худая морщинистая шея и бледные ноги с выступающими венами.
— У меня осталась одна сигарета, а выходить не хочется. Ты не можешь…
Мадлен протянула Филиппу пачку «Галуаз», он поморщился, но все-таки вытащил сигарету, достал из кармана зажигалку.
— Какая гадость! — констатировал он после первой затяжки. — Как ты можешь это курить? Говорят, правда, что это не так вредно для легких…
Филипп вздохнул, присел на край ее кровати и продолжил с горькой улыбкой:
— Хорошо? Плохо?.. Да какая разница? Надо же, есть люди, которые боятся умереть!..
Мадлен бросила на Филиппа ледяной взгляд. Он что, рассчитывает растрогать ее этими речами а-ля «романтический студент»? Да нет, пытается задеть, заставить ввязаться в спор.
— Где Кароль? — спросила она, движимая милосердием.
— В Мюнхене.
— Возможно, это очередное увлечение.
— Во всяком случае, она уже наняла поверенного и подала прошение о разводе. Нет! Раз я говорю, что это серьезно, значит, это так!
Мадлен зевнула, прикрывая рот ладонью, и ее глаза увлажнились.
— Ладно, — грустно сказал Филипп, — я тебя оставляю.
Мадлен проводила его взглядом, погасила лампу, устроилась поудобнее и подумала, что ей сильно повезло — она никому не жена.
У Николя был расстроенный вид.
— Как глупо, — сказал он. — Она еще не вернулась. Наверное, задержалась в «Топ-Копи». Но не беспокойтесь, она поручила мне развлекать вас до ее возвращения…
Николя был в рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротником, черные ресницы и сверкающие белые зубы делали его похожим на цыгана. Мадлен, видевшая его всего один раз — на крестинах своей внучатой племянницы, удивилась, насколько запоминающимся оказалось его лицо.
— Пойдемте, — пригласил он ее, и Мадлен прошла следом за ним в большую уродливую комнату. Ей сразу бросилось в глаза чередование светлых реек со стенами цвета кофе с молоком. На диване, развалясь, сидели два парня и девушка. Они встали, вяло поздоровались.
— Жером, Бернар, Алисия, — представил Николя. — Они мои сокурсники…
— Вы все еще посещаете эту школу драматического искусства? — поинтересовалась Мадлен.
— Да.
— И вам нравится?
— Очень. Я чувствую, что-то начинает получаться…
Заметив, что она оглядывает комнату, Николя добавил:
— Мы все отделали заново! Давайте я все вам покажу…
— Подождем Франсуазу.
— Нет-нет, идемте.
И он пошел по коридору, открыл одну дверь, другую, третью, и все комнаты оказались пустыми и унылыми. Удрученная Мадлен спрашивала себя, почему племянница сменила маленькую, обветшавшую, но прелестную квартирку на рю дю Бак на этот буржуазный караван-сарай.
— Прекрасно, прекрасно, — бормотала она.
А что тут еще скажешь? Мадлен посмотрела в окно: двор, стена, другие окна.
— Брат сказал мне, что Александр был в СССР, — через силу продолжила она разговор.
— О, да! Это уж точно! — ответил Николя и недобро рассмеялся.
Мадлен была заинтригована, но спрашивать ничего не стала. Не в силах переносить ее молчание, Николя выждал несколько мгновений и буркнул:
— Он написал Франсуазе, что не вернется!
— Что? — воскликнула Мадлен.
И тут она сообразила, что Николя увел ее сюда с единственной целью — поговорить наедине.
— Вот именно, вы не ослышались! Она наговорит вам кучу всего, но…
Хлопнула входная дверь. Николя замолчал. Мадлен вернулась в гостиную и столкнулась с запыхавшейся Франсуазой. Они расцеловались.
— Мне так жаль, что я заставила тебя ждать! — сказала племянница.
Мадлен нашла ее изменившейся, другой, несмотря на все то же узкое лицо и глаза, лучащиеся грустным светом. Обменявшись несколькими словами с друзьями Николя, Франсуаза увела тетку к себе в комнату, усадила на кровать, а сама устроилась рядом на стуле. Долгую минуту они молчали, вглядываясь друг в друга. Потом Франсуаза воскликнула с жаром:
— Как же я счастлива тебя видеть, Маду!.. Сколько же мы не виделись!.. Как ты? Что твоя нога?.. А магазин?.. А… Жюли?.. Я не слишком баловала тебя письмами…
— Что правда, то правда!..
— Жизнь в Париже — сущая головоломка! Наступает вечер, а ты и сотой доли не сделал из того, что собирался…
Напряженный тон ее голоса, слишком быстрая и почти бессвязная речь неприятно поразили Мадлен.
— Как ты находишь? — спросила Франсуаза.
— Что именно?
— Квартиру.
У Мадлен не было сил лгать, и она сказала:
— Почему ты переехала?
— Так было нужно. Нам было слишком тесно на рю дю Бак. Все стало непросто для меня… для Николя… для Александра…
— А здесь Александру будет удобно?
Губы Франсуазы исказила судорога. Мадлен почувствовала такую горькую жалость, что едва удержалась, чтобы не обнять ее. Она мягко взяла ее за руку — как делала в былые времена, когда племянница поверяла ей свои тайны.
— Я знаю, Франсуаза, — тихонько сообщила она.
— Николя сказал?
— Да.
— И что же? — Франсуаза резко отняла у нее свою руку. — Ты потрясена? Возмущена?
У нее было воинственное выражение лица.
— Нет, — ответила Мадлен. — Мне грустно, вот и все. Что произошло между вами?
— Да… ничего…
— Но есть же какая-то причина!
— Их сотни тысяч, — пролепетала Франсуаза.
Она опустила голову. Мадлен чувствовала, что, несмотря на вспышку гнева, племяннице необходимо открыться, во всяком случае — рассказать кому-нибудь все, как на исповеди.
— Александр слишком умен, чтобы жить семейной жизнью, — наконец решилась она.
— А! И что это значит?
— Он выше условностей. Для него не существует ничего, раз и навсегда данного, ничего святого, непререкаемого… Он попытался найти причину для совместной жизни со мной. Но все мои усилия сделать его счастливым приводили к обратному результату! Ну вот, скажем, эта квартира! Очередная ошибка в ряду многих других! В глубине души Александр ничего не любит, ни к чему не привязывается и страдает от этого чувства лишенности корней. Потому-то ему и пришла в голову эта идея: родина его родителей. Там он надеется обрести равновесие. Он мистик, понимаешь? Он ищет свою веру, свою церковь. И не находит. Мы с ним похожи. Мы идем разными путями, но у меня та же цель.
