Анри Труайя - Голод львят
Жан-Марк вернулся домой в четыре часа утра. Сон валил его с ног. Правда, Эртье сунул ему десять франков чаевых. Он постирал в раковине свою нейлоновую рубашку и повесил ее сушиться на дугу от душа. Вообще-то надо было бы еще постирать и носки с трусами: у него не было чистых на завтра. Тем хуже: эта дополнительная работа была уже ему не по силам. В целом день получился хорошим. Ночью шел двойной тариф. Тридцать плюс десять — сорок. Можно будет дня три обходить стороной университетскую столовую. Избегать этой толкотни, дешевого столовского запаха, создать себе иллюзию благополучия.
Жан-Марк приоткрыл окно, скользнул в постель, погасил лампу у изголовья. Вкус крутого яйца все еще ощущался у него во рту. Он закрыл глаза, и в памяти замерцали световые вывески. Проститутки с наштукатуренными щеками и кроваво-красными губами наклонялись к нему. Одна из них была похожа на Кароль. Он внезапно очнулся весь в поту. От тошнотворного голода тянуло желудок. Через оконный проем доносился глухой городской шум. В самой глубине комнаты покачивался обвисший силуэт какого-то повешенного. Он узнал в нем свою нейлоновую рубашку, которую покачивало легким ветерком в полумраке. Зачем он упорно продолжал жить, когда его ничего уже не интересовало? Все, что он смог сделать в этом году, — это поменять Кароль на Валерию и родной дом на комнату прислуги. Великолепное фиаско! Он сжал зубы, постарался об этом больше не думать, и ему захотелось стать мумией, тенью из костей и пергамента, предоставленной потоку времени.
Кто-то стучал кулаком в дверцу автомобиля. Яростный голос кричал:
— Жан-Марк! Жан-Марк!
Он с трудом разомкнул глаза. Вокруг него день уже был в разгаре.
Машина стояла посреди комнаты. Одеяло связывало ему ноги. Руль растворился у него в руках. Его рубашка висела в кабинке для душа.
— Жан-Марк! Ты здесь?
Он спрыгнул с кровати, поправил пижаму, открыл Даниэлю дверь и буркнул:
— Ты чего явился?
Затем сел на край матраса, зевнул, почесал затылок. Если бы не этот кретин, он мог бы еще спать два часа: как раз сегодня утром занятий не было!
Даниэль стоял перед ним с мертвенно-бледным лицом.
— Так что? — переспросил Жан-Марк.
— Ну вот, — сказал Даниэль, — со мной случилась скверная история: Даниэла беременна!
— Э, черт! — пробормотал Жан-Марк.
— Вот именно! — вздохнул Даниэль.
И словно лишившись после этого признания сил, рухнул на стул. У Жан-Марка было слишком много своих забот, чтобы чужие беды растрогали его. Первым порывом было у него не сочувствие брату, а раздражение из-за его неосмотрительности:
— Не мог быть поосторожней!
— Но я был осторожен! Думаешь, я знаю способ? Только Дани. Она, наверно, ошиблась в подсчетах…
— Это точно?
— Точно. Мы сначала подождали… Потом сделали тест, ты знаешь… Она беременна, говорю тебе…
— Тогда что? Тебе нужен адрес?
— Адрес мне дал Дебюкер… Дани уже виделась с акушеркой…
— Это надежный человек? Не хватало еще, чтобы тебя поймали!
— Нет, нет, тут все в порядке. Сестра Дебюкера осталась очень довольна.
— А! Хорошо, а то я бы мог…
— Спасибо, старик.
Они замолчали. Даниэль закашлялся. Наконец проговорил:
— Я хотел тебя спросить о главном… эта мерзавка акушерка напрямик заявила… Семьсот пятьдесят франков! Сам понимаешь, у меня их нет под рукой!..
— У меня тоже, — сказал Жан-Марк.
— Я и не сомневался! Но, может быть, ты все же смог бы мне немного помочь.
Жан-Марк показал ему свой открытый бумажник, лежавший на ночном столике.
— Шестьдесят франков до конца месяца, — сказал он. — Если ты хочешь, поделим!
— Я и не думал, что ты так разорен, — сказал Даниэль. — Тогда, может быть, Франсуаза?..
— Она тоже вряд ли при капиталах сейчас!
— А Кароль, если я поговорю с ней?
— Я тебе не советую, — сказал Жан-Марк. — Она будет счастлива сообщить обо всем отцу!
— Ты прав. Она сейчас не в духе. Всякий раз, когда она открывает рот, то начинает меня ругать! Между нами говоря, тебе повезло, что ты не живешь дома. Если бы я мог удрать, я бы тоже…
— А Маду? Ты не думал?
— Конечно!.. Но и там я не уверен… У нее принципы… Она нажалуется… В общем, я посмотрю… Ты сказал, что можешь одолжить мне тридцать франков?
— Да.
— Это лучше, чем ничего! Тридцать франков здесь, тридцать франков там…
Жан-Марк взял бумажник, вынул тридцать франков и протянул их брату. Ради этого он работал всю ночь?! Какой идиотизм!
Даниэль положил деньги в карман, поблагодарил и неопределенно спросил:
— А как ты, у тебя все в порядке?
— Все в порядке, — ответил Жан-Марк.
Потом они посидели немного друг перед другом. Даниэлю из вежливости надо было ненадолго остаться, но он не знал, о чем говорить. Поскольку денег он не нашел, права на передышку у него не было. Он ушел от брата, крепко пожав ему руку, с чувством вынужденной неблагодарности. Между тем ему пришла в голову идея продать свои книги, безделушки, амулеты, гитару… Неужели и после этого он не наберет семисот пятидесяти франков?
Дома он наткнулся на Кароль, которая уходила куда-то, затем на Аньес, как раз убиравшую его комнату. Он выставил ее за дверь, ласково подталкивая плечами, стал искать чемодан и заполнил его сначала старыми школьными учебниками, загромождавшими комнату, затем книгами о путешествиях. При взгляде на каждую книгу, которую он брал в руки, на него накатывала волна грусти, связанная с воспоминаниями о детстве. Но чем сильнее он страдал от этой самоотверженности, тем больше восхищался страстью, вдохновлявшей его на этот поступок. Любовь к Дани росла от всего, чем он жертвовал ради нее. Когда он увидел рыбу-луну, его охватили сомнения. Даже это? Ну да! Дани этого заслуживает! Вскоре морской монстр, круглый, просвечивающий и колючий, был снят со своего крючка, а на его месте осталась только голая лампочка. Амулеты, наконечник копья, вырезанные из дерева статуэтки присоединились к рыбе-луне, уже лежавшей в плетеной хозяйственной сумке. Лишившись своих украшений, хижина путешественника преобразилась в келью монаха. Даниэль повесил за спину гитару, взял в одну руку сумку, в другую чемодан и поспешил поскорее уйти, чтобы избежать приступов сожалений. Если будет нужно, он загонит еще и проигрыватель. Это был его последний резерв, неприкосновенный запас.
Даниэль, конечно, предвидел, что за школьные и другие книги дадут сущие пустяки, но его удивило, что старьевщики квартала не проявили особого интереса к предметам африканского искусства и даже к рыбе-луне. Торговец музыкальными инструментами, к которому он потом завернул, скривился при виде его гитары и предложил ему «от силы» сто франков. Даниэль, возмутившись, воскликнул, что она стоила вчетверо больше. Тогда тот, повернувшись, показал ему в глубине магазина шесть старых гитар, более красивых, чем у него, и заверил, что вот уже два года на них не находится покупателя. Даниэль, глубоко огорченный, опустил голову и протянул руку. Он никогда не думал, что предметы, столь дорогие для него, так мало значили для других. Вероятно, и в любви так же! Может, и Дани, которая казалась ему незаменимой, всем остальным безразлична? И только он находит ее красивой?
Итого: сто сорок семь франков пятьдесят. Даже если он продаст проигрыватель, семисот пятидесяти франков, затребованных акушеркой, ему не набрать. Вариант с Маду был намного предпочтительнее. Даниэль решил отправиться в Тук в следующее воскресенье. Но по железной дороге ехать ему не хотелось, а его легенький мопед никуда не годился. Он едва подходил для поездок по городу и мог совсем отказать в дороге. У Дебюкера мопед был покрепче, почти настоящий. У него он его и возьмет. Даниэль уже мысленно представлял, как мчится на бешеной скорости по пустым и зеленым пространствам, как ветер обдувает ему лицо, свистит в ушах, натягивает парусом рубашку, — целая лавина ветра и шума разрывается навстречу движению. От скорости дрожь проникает ему в запястья и челюсти. Он пригибает корпус, и окрестный ландшафт смещается вместе ним. Довольствие так велико, что временами Даниэль забывает о грустных мотивах этой поездки. Он вернулся домой в оптимистическом расположении духа, хотя ничем еще не помог Дани, а предметы, которыми очень дорожил, продал за бесценок.
За завтраком, протекавшим в мрачной атмосфере между напряженным и безмолвным Филиппом и занятой едой Кароль, Даниэль продолжал думать о своем деле. Он, конечно, не сомневался, что Маду, немного побушевав, даст ему денег. А потом? Сможет ли Дани втайне от родителей отправиться к акушерке? Хватит ли у нее смелости быть твердой до конца?.. Если дело раскроется, скандал будет грандиозный! Кровь леденела у него загодя. Ну нет, все пройдет хорошо. «Два месяца, это еще ничего. Лишь бы только это не отразилось на ней морально!» Потом он сразу закрутит ее в таком круговороте веселья, что она обо всем быстро забудет. А почему бы и ее не отвезти в Тук, на мотоцикле? «Абсурд! Мне нужно быть одному, чтобы поговорить с Маду! К тому же, если Дани поедет со мной, я не смогу двигаться быстро! Можно легко выжать восемьдесят на такой ракете! Эврика! Растрясти беременную женщину на мотоцикле — это же лучшее средство устроить ей выкидыш! Вот оно, долгожданное решение! Ну нет, дорога слишком хорошая! Ровная, как бильярдный стол! Поеду один. На полном газу!» Его снова охватило опьянение мотоциклиста. Обед приближался к концу. Филипп посмотрел на часы:
