Анатолий Злобин - Самый далекий берег
Кто ведал...
глава III
Войновский пил прямо из бутылки, а Стайкин прыгал вокруг стола и прихлопывал о ладоши:
— Пей до дна, пей до дна.
Вино было темное, терпкое. Войновский допил бутылку и с размаху швырнул ее в угол, под стеллажи. Стены заходили ходуном в глазах Войновского, потом неохотно встали на место. Подвал был большой, мрачный. Две стены сплошь уставлены бутылками, у третьей стояли бочки. Тусклый свет проникал из узких окон, забранных решетками.
— Выпьем за воскрешение из мертвых. — Борис Комягин налил в кружку и протянул ее Войновскому. Они чокнулись.
— За день рождения. Бей гадов! — суматошно выкрикивал Стайкин.
Три солдата в углу играли с лохматым серым пуделем — показывали ему куски колбасы, и пес делал стойку.
— Выпьем, — сказал Шестаков, открывая бутылку.
Они по очереди отпили из бутылки. Шестаков крякнул.
— Фриц, ко мне, — говорил Стайкин, зажав бутылку под мышкой и подступая к собаке.
Пес забился под стеллажи. Стайкин поставил бутылку, схватил автомат, принялся шарить стволом под полкой, выманивая собаку.
— Собак убивать нельзя, — сказал Шестаков. — Потому как человек без собаки может, а собака без человека нет, не может.
Стайкин бросил автомат, подбежал вприпрыжку к Шестакову.
— Нельзя? — выкрикивал он, выпятив губы и выпучив глаза. — А людей убивать можно? Человека можно убивать, я тебя спрашиваю? Ответь мне по-человечески.
— Садись. Покурим, — Шестаков протянул Стайкину пачку сигарет.
— Осваиваешь? — Стайкин взял сигарету, присел на корточки.
Два солдата укладывали бутылки в мешок. Потом один взвалил мешок на плечи другому, и оба пошли к выходу. Дверь со стуком распахнулась, солдаты остановились. В блиндаж вошел Ельников. Он был без каски и без автомата. Солдаты с мешком молча отдали честь, прошли мимо Ельникова.
— Так, так, — сказал Ельников мрачно. — Пируете? В разгар боевых действий?
— Пей, — сказал Комягин.
Они чокнулись и выпили. Потом Ельников налил из другой бутылки и залпом выпил вторую кружку.
— Собак убивать нельзя, — продолжал Шестаков в углу. — А человека, выходит, можно. Человека можно убивать, топить, жечь, душить, морозить — он все вытерпит.
Офицеры у окна раскрыли новую бутылку. Комягин поднял кружку:
— Выпьем за тех, кто остался на льду.
Глаза Комягина сделались вдруг испуганными.
На пороге стоял капитан Шмелев. С бесстрастным лицом он внимательно разглядывал подвал. Руки лежали на автомате. Позади — Обушенко, Джабаров.
— A-а, товарищ капитан. — Комягин натянуто заулыбался. — Милости прошу.
— Отставить. — Шмелев сделал шаг от порога, потом шаг в сторону, к стеллажам, где плотно стояли бутылки, — резкая автоматная очередь разорвала тишину подвала. Шмелев стрелял прямо с живота, ведя стволом вдоль полок. Он бил до тех пор, пока не кончился магазин. Стало тихо; только звенело, падая, битое стекло, лилось на пол вино да собака скулила под стеллажами.
— Мы от чистого сердца, товарищ капитан, — сказал Войновский, сидя у стола.
Шмелев резко повернулся, рот его был перекошен.
— Лейтенант Войновский — пять суток домашнего ареста... — Шмелев не успел закончить: снаряд разорвался у самого входа в склад. Дверь закачалась, с потолка посыпались комья земли. И тотчас истошный голос снаружи: «Немцы!»
— В ружье! — закричал Обушенко.
Войновский вскочил, повернулся и, неловко споткнувшись, упал у входа. Шмелев перепрыгнул черев него, выбежал в дверь, не оглянувшись.
Немцы шли по полю широкой цепью, за первой цепью на ходу выстраивалась вторая. Немцы двигались не спеша, ведя редкий огонь из автоматов. Издалека били пушки, снаряды падали в деревню.
— Огня не открывать. Передать по цепи. — Шмелев напряженно слушал, пойдет ли команда, и с облегчением услышал, как ее повторил одни голос, второй, команда пошла вдоль плетня, перескочила в соседний сад и ушла, затихая в отдалении.
Обушенко подбежал, шлепнулся рядом. Шмелев посмотрел на него:
— Где минометы? Почему не слышно?
Обушенко исчез. Шмелев посмотрел по сторонам, выбирая место получше. Вдоль плетня бежал Стайкин. Увидел Шмелева, замахал рукой.
— Товарищ капитан, тут недалеко.
Они пробежали по саду, перепрыгнули через плетень, потом сад, еще плетень — и соскочили в окоп.
— Ну и окоп, — восхищенно сказал Шмелев, осматриваясь и притопывая ногами. — Царский окоп!
Окоп был самый настоящий, полного профиля. Земля под ногами чуть присыпана снегом, прочна как твердь. Стенки ровно поднимались вверх, в них сделаны ниши для гранат и патронов, бруствер приподнят, присыпан снегом, а по бокам две стрелковые ячейки для пулеметов, в плетне широкая дыра, чтобы стрелять, — действительно царский окоп, если царям когда-либо приходилось торчать в окопах.
— Гей, славяне! — выкрикнул Стайкин. Два солдаты вылезли из ячейки и легли наверху в снег.
Стайкин схватил горсть снега и принялся с остервенением тереть щеки. Джабаров отстегивал от пояса диски и гранаты, раскладывал свое добро по нишам. Шмелев прошел в ячейку, где стоял ручной пулемет. Окоп был глубокий, и приятно идти по нему, не пригибаясь. От земли исходит запах прелых листьев, старого, лежалого картофеля и еще чего-то такого, что может быть только запахом земли. Шмелев привстал на колено и, приникнув к земле щекой, ощутил ее теплую сырость.
Солдат идет по земле, копает в ней щели, окопы, блиндажи. Идет солдат по земле, зарывается в землю, и земля иногда спасает его, иногда нет. Идет солдат по земле, пашет ее солдатской лопатой, орошает солдатской кровью. Выкопает свой последний окоп и останется в нем навсегда, но земля все равно укроет его и схоронит, потому что это земля, которая дала жизнь и вскормила, только она вправе забрать ее. И тогда другие солдаты будут продолжать идти по земле, вскапывать ее и орошать своей кровью — вся родная русская земля от юга до севера изрыта окопами, потому что по земле прошла война и прошли солдаты.
Шмелев взялся за пулемет, поводил стволом вправо и влево, сколько позволяла дыра в плетне. Немцы шли по полю двойной цепью, всюду в прицеле были их серые фигуры.
Немцы двигались широкой дугой, охватывая Устриково с трех сторон, фланги продвинулись так далеко, что их уже не стало видно сквозь дыру.
Позади, в деревне, послышались звонкие шлепки, и вскоре на поле выросли яркие снежные кусты и донеслись звуки разрывов. Немцы залегли и подвигались вперед короткими перебежками. Огонь в цепи стал плотнее.
Шмелев припал к пулемету.
Первая цепь немцев вышла из зоны минометного огня, мины стали рваться на линии второй цепи, а первая пошла в рост. Было видно, как немцы бросали в снег пустые магазины, потом побежали. Вот и крик донесся — чужие лица с разъяренными пустыми ртами, — Шмелев нажал спуск. Приклад часто застучал о плечо. Ствол идет влево, диск вращается ровными толчками, Джабаров ловко меняет его, диск снова вращается толчками, а над черной плоскостью диска снежное поле, там мышиные фигурки всплескивают руками, падают, бегут назад, сталкиваются со второй цепью. Он уже не принадлежит себе, сама земля вытолкнула его, с криком навалился на плетень, рядом тоже навалились, плетень рухнул, пробежали по нему, под ногами снег, рыхлый, вязкий, ногам сразу тяжело, а чужие лица набегают, — гранаты туда, пули туда, и вас, гадов, туда, и мать вашу туда-растуда и еще дальше. Снег взметнулся, закрыл лица, потом опал, впереди уже не лица, а спины, но все равно — по спинам, по ногам. Догнали спины, пробежали сквозь них, разорвали цепь — вое перемешалось, закружилось на снегу. Оскаленный рот — бей! Хромовый сапог — бей! Толстый зад — бей! Бей и кричи, тогда легче бить.
Черный зрачок пистолета сверкнул в глаза. Кто-то больно ударил Шмелева в плечо, он увидел вспышку, что-то черное мелькнуло мимо, едва не задев. Раздался крик, Шмелев упал, впитывая лицом влажную прохладу снега. Рядом упал Стайкин.
Шмелев поднял голову. Немцы толпой уходили вI Борискино. Офицеры пытались там что-то сделать, размахивая пистолетами, но немцы все равно уходили.
— Разрешите доложить, товарищ капитан. Я не могу воевать в такой обстановке. — Стайкин отцепил флягу от пояса и потряс в воздухе. Фляга была пробита пулей, остатки вина тонкой струйкой пролились в снег.
— А жаль, — сказал Шмелев.
— Вы еще не знаете Эдуарда Стайкина, товарищ капитан. — Стайкин пошарил за пазухой, вытащил бутылку с яркой наклейкой.
Шмелев покосился на бутылку:
— Немецкий?
— Что вы, товарищ капитан. Я человек принципиальный и идейный. Французский коньяк. «Камю». Доставлен по прямому проводу из «Метрополя».
Шмелев повертел бутылку в руках, покачал головой и стал пить. Потом передал бутылку Стайкину.
— Осмелюсь доложить, товарищ капитан. Как говорил мой дружок парикмахер: «В этой войне — главное выжить». Храню его завет.
— Сюда бы его, — хмуро сказал Джабаров, перезаряжая магазин.
