Воровка - Таррин Фишер
– О чем ты? – глаза Леа бегают. Я гадаю, что у Оливии может быть на нее – наверняка что-то весомое, раз она подумала, что две мощные пощечины сойдут ей с рук.
– Кристофер, – тихо, но отчетливо произносит Оливия. Леа бледнеет. – Судорожно соображаешь, откуда я знаю, да?
Леа ничего не говорит – только продолжает смотреть на нее.
– Да, ты не сядешь за фармацевтическое мошенничество, но ох, лучше уж так…
Сет вопросительно смотрит на меня, и я пожимаю плечами. Единственный Кристофер, известный мне, – тридцатилетний трансгендер, который работает, вернее, работал на Стива.
– Чего ты хочешь? – требует у Оливии Леа.
Оливия убирает темный локон, упавший ей на лицо, и указывает на меня. Точнее, тычет пальцем прямо в меня.
– Ты не вмешиваешься в его право на опеку. Если вмешаешься, я вмешаюсь в твою. Ясно?
Леа не кивает, но и не противится.
– Ты преступница, – говорит Оливия. – И ты немного набрала вес. Выглядишь пухленькой.
И на этой ноте она разворачивается на каблуках и гордо дефилирует к своей машине. Я разрываюсь между желанием кинуться за ней или остаться и созерцать оскорбленное выражение лица Леа. Леа действительно выглядит немного пухленькой.
Сет кивает мне и тянет мою бывшую жену к своей машине, подхватив ее под руку. Я смотрю им вслед. Смотрю вслед Оливии. И целых тридцать минут после того, как они разъезжаются, стою на безлюдной парковке.
Кто такой чертов Кристофер?
– Кто такой чертов Кристофер, Герцогиня?
По ту сторону телефонной линии слышится музыка, но стихает секунду спустя – должно быть, она выключает радио.
– Ты на самом деле хочешь знать?
– Ты только что заставила Леа так покраснеть, что ее лицо слилось с ее волосами. Разумеется, я хочу знать.
– Ладно, – говорит она. – Подожди, я возле автомобильной кассы в «Старбаксе».
Я жду, пока она делает заказ. Когда она снова говорит в трубку, ее голос звучит профессионально, словно она инструктирует клиента.
– Леа спала с сыном своей домработницы.
– Понятно, – говорю я.
– Ему было семнадцать.
Я отпускаю руль, чтобы зарыться пальцами в волосы.
– Как ты откопала эту информацию?
Мы направляемся в разные стороны шоссе 95, но я чувствую, как она усмехается. Вижу словно наяву.
– Ее домработница обратилась ко мне. Ну, не ко мне – к Берни. Берни забронировала несколько билбордов в Майами в прошлом году, побуждая жертв сексуального насилия обратиться к нам в контору. Знаешь, такие безвкусные рекламные объявления с чрезвычайно серьезными юристами и судебным молотком в правом верхнем углу, символизирующим грядущее воздаяние и справедливость.
Да, такое мне знакомо.
– Короче, мать Кристофера – Шоши – заметила один из них и записалась на визит в офис. Когда она заполнила клиентскую анкету, я обратила внимание, что она указала твой адрес как свой. Так что я переманила ее к себе, прежде чем до нее добралась бы Берни. Она хотела поговорить с кем-нибудь о своем сыне подросткового возраста. Иногда она брала его с собой на работу и платила ему, чтобы он выполнял более физически тяжелые обязанности. Судя по всему, Леа так впечатлила его рабочая этика, что она попросила Шоши направлять его к ней по выходным и платила ему за работу по дому. Несколько месяцев спустя Шоши обнаружила в его сумке презервативы и женское нижнее белье, которое тут же опознала, так как тысячу раз складывала его в шкаф после стирки.
Из моего горла вырывается стон. Оливия слышит его и смеется в трубку.
– Что? После того фокуса с «Кто мой маленький папочка?», что она тебе устроила, ты еще думал, будто она нормальная?
– Ладно, так почему эта дама по имени Шоши пришла из-за сексуального насилия к тебе, а не позвонила в полицию? Они посадили бы ее за растление несовершеннолетнего.
– Вот тут-то все и усложняется, мой друг. Шоши сообщила, что ее сын все отрицал. Он отказался втягивать Леа в неприятности из-за секса с несовершеннолетним, так как на момент обращения его матери ему уже исполнилось восемнадцать. Но его мать уговорила его обвинить Леа в сексуальных домогательствах.
– Что ты сделала, Оливия?
Она вскинула брови. Я знал, что вскинула.
– Ничего. Прежде чем я могла бы предпринять меры, Шоши передумала. Леа наверняка заплатила им кругленькую сумму. Но я все еще могу взять у него показания, и ей это известно.
– Ах, – говорю я, – слава богу, что ты изворотлива и коварна.
– Слава богу, – повторяет она.
– Ты дала ей пощечину, Герцогиня.
– Ммммм, – тянет она, – и ощущалось это просто восхитительно.
Мы оба смеемся. А затем долго и неловко молчим. Затем она произносит:
– Мы с Ноа развелись.
Мир застывает на мгновение… на две секунды… три…
– Помнишь ту кофейню, где мы сидели, когда столкнулись в продуктовом?
– Ага, – отвечает она.
– Встретимся там через десять минут.
Она уже на месте, когда я захожу в кофейню, – сидит на том же месте, что и годы тому назад. Перед ней стоят два бумажных стаканчика.
– Я взяла тебе чай, – говорит она, когда я присаживаюсь рядом с ней. Ирония кажется забавной, и я усмехаюсь. В этот раз ей предстоит рассказывать мне о своем расставании, а не наоборот.
– Так что случилось?
Она заправляет за ухо прядь волос, выбившуюся из прически, и печаль в ее глазах бездонна.
– Я забеременела.
Я честно пытаюсь притвориться, будто меня это ничуть не задевает, но неловкость расползается по моему лицу. И я просто жду, когда она будет готова продолжить.
– И я потеряла ребенка.
Я, как никто другой, понимаю, какую боль она испытывает. Наши руки лежат на столе, так близко друг к другу, что своим мизинцем я глажу ее мизинец.
– Он согласился завести ребенка, но, когда я потеряла его, он испытал такое видимое облегчение… И тогда… – Она берет паузу, чтобы сморгнуть слезы и сделать глоток кофе. – Тогда он сказал, что, возможно, это к лучшему.
Я вздрагиваю.
– После этого я выдержала еще несколько месяцев, но в итоге попросила его уйти.
– Почему?
– Он хотел, чтобы жизнь стала прежней, такой, какой он ее знал. Он был счастлив, много смеялся. В его представлении мы попытались, и этому не суждено было случиться. А я не могла делать вид, что ничего не произошло. У меня случился второй выкидыш.
Она смотрит на меня, и я киваю.
– Кто бы мог подумать, что холодная, бессердечная Оливия Каспен будет мечтать о детях, – горько улыбается она.
– Я мог, – говорю
