Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes
— Ситуация неприятная, но не смертельная, — повторяю когда-то брошенную Миром фразу, — мы её никак не изменим. У тебя, само собой, есть два пути: разругаться с ним и поставить ультиматумы, как мне, или же попытаться выяснить причины произошедшего без прессинга. — Да ты что… ты что такое говоришь? Какая ещё беременная любовница? Какие причины… — смотрит на меня в ужасе. — У него же семья, дети! — Когда это мешало заводить связи на стороне? — развожу руками, горько усмехаясь.
Взрослая женщина, ей-богу, а высказывания сплошь наивные. Видимо, потому что поверить в непорядочность родного сына невыносимо тяжело. Мама вскакивает с места, задевая столик, который угрожающе смещается. Чай расплескивается на поверхность. Я слегка обжигаю пальцы, что вблизи чашки, но быстро отряхиваю их. Слежу, как в полнейшей дезориентация бедная мама хватается за голову, качает ею в неверии, а потом резко оседает на место. Выстреливает в меня беспомощностью в глазах. Внутренности обдает кипятком от её молящего взгляда. Она хотела бы услышать, что это неправда. Злая шутка.
— Да как такое может быть?! Альберт… он же целыми днями работает, он копит на квартиру в новостройке… Так любит Рену и малышей… — Мам, остановись. Твой сын не святой и живет в своё удовольствие. Прости, что добиваю тебя этой новостью, но иначе никак. Лучше узнать от меня, чем от людей с улицы. А так и будет, потому что город у нас не самый большой в Подмосковье. Если я их видела, значит, велика вероятность, что увидит любой.
Встаю и на всякий случай направляюсь за успокоительным. Приношу вместе со стаканом воды. Мама механически выпивает всё. А я вновь присаживаюсь на пуф.
— Как мы будем… как теперь смотреть в глаза Рене и… остальным? — шепчет сипло. — Что делать, Адель? — Ничего.
Она вскидывает на меня изумленно-осуждающий взгляд.
— Ничего не делать. Ты-то тут при чём? — Ему надо помочь, он твой брат! Ты что такое несешь? — Он не нуждается в помощи, именно наша помощь и сделала его таким. Альберт — избалованный неблагодарный мальчишка, который привык, что не за все поступки несет ответственность. Пора бы приучаться к этому. — Ты называешь мальчишкой человека, имеющего — в отличие от тебя, заметить! — семью.
Ей не нравится моя точка зрения. Она укоряет за это и защищает сына, к чему я привычна, поэтому уже не задевает.
— Да. Семью, о которой не помнил, когда заделывал ребенка другой. Семью, которую, возможно, он и не построил бы, не подгони ты его в своё время. Семью, которую — будем откровенны — содержал не он, а мы с тобой. Я его участие вижу только в непосредственном физическом усилии в зачатии детей. — Аделина! — прорезаются фирменные нотки голоса. — Неужели тебе нравится, что твой сын вырос инфантильным подонком, мама? Может, хватит потакать всему, что делает Альберт? После смерти отца ты опекаешь его чересчур рьяно. Вот мы и получили такой результат. — Ты так его осуждаешь, а сама? — у неё снова стоят слезы в глазах, и это меня сдерживает от более жестких выпадов. — Сама-то ты что, Адель? С кем связалась? Ты права, я плохая мать, раз оба моих ребенка пошли не по тому пути… И да, был бы жив твой отец, ничего из этого не произошло бы… Ты сейчас жила бы с Арсеном, а не… с каким-то татуированным зеком. А Альберт ещё говорил, что у него несколько разводов за спиной.
Отлично, раз мама перешла на мою личность, значит, потихоньку оттаивает и возвращается в свое обыденное состояние.
Я пересаживаюсь к ней, беру ладонь в руки, тихонько водя по пальцам, и смотрю прямо, произнося: — Я не осуждаю Альберта. Его осуждаешь ты, мама. И я уверена, за весь период нашего разговора ты уже придумала сотню отговорок, которые сможешь использовать в оправдание сыну перед родственниками и знакомыми. Ты не плохая мать, вы с папой — очень хорошие родители, которые делали для нас с братом всё возможное. Просто это «всё» — ваша картина мира. Точно так же ты отговаривала меня разводиться, не поверив ни единому слову о том, что моя свекровь — психологический террорист, а Арсен — маменькин сынок, так и не ставший мне полноценным мужем. Ты не слушаешь меня. Не слушаешь Альберта. Ты руководишь балом так, как считаешь верным в силу своих убеждений. Повторюсь, это ты нас осуждаешь в первую очередь. После развода, когда я тянула на себе семью, устроившись официанткой и возвращаясь домой глубокой ночью, ты переживала меньше, чем сейчас, увидев меня с мужчиной, которого не одобряешь. Этот татуированный зек, как ты его называешь, дважды в разводе — да. Но он самый порядочный мужчина из всех, кого я знаю. А родной и близкий мне брат — увы, нет. И, как я сказала, у этого есть свои причины.
— Ты очень сильно изменилась, — мама выдергивает свою ладонь и обиженно поджимает губы, впечатленная монологом. — Вот так на тебя влияет этот порядочный мужчина? Обвиняешь меня во всех смертных грехах?
Я пожимаю плечами.
— Нет, мам, я не изменилась. Я лишь научилась не поддаваться твоим манипуляциям. И не смотри на меня так, ни в чем я тебя не обвиняю, иначе не разговаривала бы спокойно и взвешенно, — поднимаюсь и обхожу стол. — Не переживай по поводу зека, мы с ним расстались. Как ты и требовала.
В воцарившейся тишине убираю чашки с чайником, высушиваю лужицы на столешнице и возвращаюсь в гостиную. Мама ожидаемо плачет, но бесшумно. Слезы ручьями катятся по щекам, и она ломаными движениями вытирает их. Я не хотела причинять ей столько боли, мне жаль, что так вышло. Наверное, ей лучше побыть одной, чтобы переварить непростую беседу. Если прислушается к сказанному, буду рада, если нет — хотя бы знаю, что попыталась.
— Спроси своего сына, счастлив ли он? И отталкивайся от его ответа. Я знаю, как важен этот вопрос, заданный вовремя. Каждому ребенку важен. Независимо от возраста.
И да, мне его никогда не задавали…
Мама горько хныкает, хлюпая носом.
Я содрогаюсь, но не иду на поводу жалости. Забираю сумку и покидаю квартиру. В такси звоню тёте и прошу ту приехать, проследить за состоянием мамы. Думаю, это лучший вариант. Поговорят, выплеснут негатив. Примут мудрое решение не лезть в жизнь взрослого бугая.
Дома
