Поглощенные туманом - Нана Рай
Ника останавливается только в спальне, где запирается на ключ. Убийца живет в замке. Убийца знает о проклятье. Это не может быть Стефано, она не верит в это. Но Анджело? Анджело любил Паолу, на которую должно было пасть проклятье, и он мог сделать ради нее все. Даже убить. Однако теперь Паола мертва. А значит, удар придется на Джианну. За что им это? Чем провинился их род, чтобы каждые сто лет приносить кровавую жертву?
Головоломка не складывается. Ника видела разные временные промежутки. Но самый главный эпизод до сих пор прячется. Раньше она попадала в прошлое не по своей воле, но каждый раз их объединяло одно: фотографии.
Ника подбегает к ровным стопкам напечатанных снимков и лихорадочно их перебирает.
Первый раз она провалилась в 1717 год – Джульетта упала с балкона. На этой фотографии Стефано спал в гостиной. Второй – 1817 год – Росина сломала шею, споткнувшись на лестнице. Ника случайно засняла спускавшегося вниз Стефано. Третий – 1917 – Франческа застрелилась, узнав о том, что ее муж – убийца. Общая фотография Стефано, еще живой Паолы и Джианны. Все три раза специально или ненароком, но Ника фотографировала мужчину в замке. А значит, нужна четвертая фотография, чтобы окунуться в прошлое в последний раз. Туда, где все началось. В 1617 год.
Ника раскидывает снимки в разные стороны, перебирает, будто ненужный хлам, и наконец находит то, что искала. Трепетно держит драгоценную фотографию – на ней Стефано стоит в дверном проеме своей спальни и смотрит на нее туманно‑пугающим взглядом.
Ники нет на снимке, она за кадром, но, как и тогда, ощущает трепет, чувствует, как сердце заходится от безумного биения. Головокружение нарастает снежным комом и давит на зрение. Черные мошки мельтешат перед глазами, и фотография выпадает из ослабевших пальцем. Воздух превращается в тягучее желе, вязкое, приторное на вкус. И Ника повисает в нем, как младенец в утробе матери.
Границы времени стираются, и прошлое превращается в настоящее.
* * *
Ника открывает глаза и прижимается к каменной стене. Она забывает дышать, а когда головокружение затихает и обилие красок перестает крутиться перед глазами, в уши врываются звуки скрипки, женские крики и мужской хохот. Воздух полнится запахом жареных каштанов, сухофруктов и пряных сладостей. По узким каналам плывут гондолы, забитые людьми в разноцветных нарядах. Со всех сторон на Нику смотрят неестественные лица – маски. Черные полумаски, страшные чумные маски, лица венецианских дам, белые жуткие маски, в которых щеголял Казанова в фильме.
Они захватывают Нику в бесконечный хоровод, из которого не вырваться, даже если захотеть.
Женщины в пышных кринолинах, в ворохе кружев и рюшей идут по тротуарам, прячась за веерами, и только блеск глаз выдает их азартное настроение. Проходит еще несколько минут, прежде чем Ника осознает, что она не в замке. На этот раз прошлое закинуло ее в Венецию. Ведь она сама хотела оказаться там, где все началось.
Ника – призрак. Ее никто не видит и не слышит, если кто‑то касается ее, то проходит сквозь, но зато она все чувствует. И терпкий аромат духов, и пьянящий запах вина, которое переливается в бокалах венецианцев, и флирт, заставляющий вибрировать воздух. Буйная атмосфера заражает Нику, и она идет среди разодетых мужчин и женщин, жалея, что нельзя сфотографировать прошлое на пленку. Переходит по узким мостам через каналы, плывет среди людского течения, пока ее не выбрасывает на центральную площадь. Ника роется в закоулках памяти и выхватывает знакомое название: Сан‑Марко. На ней возвышается величественный собор Святого Марка.
Карнавал в Венеции в самом разгаре.
Ника застывает посреди гуляющей толпы, где раб стал хозяином, а граф – слугой и сословные различия стерлись, смешав венецианский народ на несколько недель в единую массу.
Но вот мелькает знакомый силуэт, и сердце забывает биться. Ника видит черные густые волосы, высокую фигуру, куртку с широкими рукавами, расшитую золотыми нитями, и, хотя лицо скрывается под черной маской, она угадывает знакомые жесты, движения, изгиб губ. Стефано. А точнее, граф Марко Карлини, который жил в семнадцатом веке и который как две капли воды похож на Стефано. Даже портрет не смог передать истинного сходства графа с потомком.
Ника ускоряет шаг и сворачивает за ним в узкий переулок, где от каналов веет запахом канализации, но, кажется, никого это не смущает. И гондольеры продолжают возить влюбленные парочки по ароматным улицам.
Ника не сразу понимает, что граф гонится за кем‑то. С его губ срываются ругательства вперемежку со смехом, а за очередным углом мелькает подол черно‑белого платья.
Последний рывок, и граф скрывается в узком проходе между высокими домами. Ника осторожно заходит следом, проверяя себя на клаустрофобию, ведь проулок шириной не больше метра, а стены над головой сужаются кверху. Шаг, еще один, и Ника различает в серой темноте густое дыхание графа и женский вздох.
– Ты – моя, моя.
Мужчина прижимает к стене хрупкую венецианку в пышном платье, похожем на купол. Роскошная прическа растрепалась, и черные локоны упали ниже пояса. По сравнению с ее шевелюрой, волосы Паолы кажутся блеклыми нитями. С лица девушки сорвана белая маска и безжалостно брошена на землю, в грязь. А пальцы графа обвивают тонкую шею красавицы.
– Маддалена, – шепчет он, – сколько можно сбегать? У тебя нет защиты, нет семьи. Ты – моя, признай это.
– А твоя жена тоже признает, что я – твоя? – Девушка вскидывает подбородок и смело смотрит в глаза Марко.
– Это не должно тебя волновать.
– И все же волнует.
Маддалена с силой отталкивает графа, на ее груди качается тяжелый амулет – чимарута.
– Тебе дорога в куртизанки без моего покровительства! – рычит мужчина, и Ника в который раз напоминает себе, что перед ней не Стефано, а Марко. Но душа предательски ноет.
– Лучше стать шлюхой, чем твоей подстилкой, – шипит Маддалена, за что получает оглушительную пощечину от графа.
Девушка падает на землю, оцарапав руки о каменный тротуар, и тихо всхлипывает. Марко возвышается над ней как неподвижная гора. Ее хозяин, пусть она и сопротивляется.
– Ты – моя, – припечатывает граф, тем самым обрывая венецианскую главу в жизни Маддалены.
Воронка засасывает Нику, размазывая темный переулок Венеции, комкает его и лепит знакомые покои графа в Кастелло ди Карлини.
Ника с воплем падает на медвежью шкуру возле пылающего камина. В груди горит настоящий огонь, но после третьего вдоха изжога постепенно утихает, а тошнота отступает. Только звон в ушах остается, превращаясь в назойливый писк
