Неуловимая подача - Лиз Томфорд
Эммет Монтгомери быстро поднялся по карьерной лестнице в бейсболе. Как он того и заслуживал. Он уже находился на верном пути к тому, чтобы сделать себе имя в этом виде спорта, когда у нас все изменилось. Он отказался от всего, включая свою успешную карьеру, чтобы стать моим отцом, и отказался оставить работу тренера в местном клубе, пока я не закончу среднюю школу и не займусь собственным делом.
Он один из лучших. На самом деле я бы сказала, что он – самый лучший.
Бо́льшую часть моей жизни мы были вдвоем, и, хотя можно подумать, что я ушла из дома в восемнадцать, чтобы расправить крылья, на самом деле я сделала это для того, чтобы расправить крылья смог он. Я знала тогда, как знаю и сейчас, что в тот момент, когда я перестану переезжать, он привяжется к любому городу, в котором я поселюсь, чтобы быть ближе ко мне. Так что ради него я не переставала ездить с тех пор, как ушла из дома в восемнадцать лет, и у меня нет никаких планов остепениться. Он отказался от всего ради меня. Самое меньшее, что я могу сделать, – это убедиться, что он больше не будет сдаваться.
Я захожу в круглосуточный магазин, покупаю пару банок «Короны» – одну для себя, другую для него, – а затем меняю свои поварские брюки и нескользящую обувь на обрезанный комбинезон и шлепанцы. Снимаю рубашку с длинными рукавами, вставляю в носовую перегородку кольцо и выбираю самое дальнее место для парковки от входа в потрясающий отель, в котором остановился мой отец.
Даже наблюдая за ним в течение последних пяти лет, я все еще не могу привыкнуть видеть его таким. В детстве у нас никогда не было модных или дорогих вещей. Работая тренером в колледже, он зарабатывал немного, и ему было всего двадцать пять, когда родилась я. Так что, можно сказать, во многом мы выросли вместе.
Чаще всего он кормил меня макаронами с сыром из коробки, потому что не был большим знатоком кухни. Вот почему, когда я подросла, то сама занялась этим делом, научилась готовить и полюбила выпечку. Я загоралась всякий раз, когда впечатляла его новым рецептом, и, честно говоря, так было всегда. Он, несомненно, мой самый большой поклонник.
Но видя его, преуспевающего, занимающегося тем, что он любит сильнее всего, и настолько успешного, что у него уже есть кольцо чемпиона Мировой серии[9], я бесконечно горжусь тем, как хорошо он справляется без меня.
Я хочу, чтобы он так же гордился мной, особенно после всего, чем он пожертвовал ради меня, и я могу это сделать. После того как я стала одним из самых молодых лауреатов премии Джеймса Бирда, меня пригласили на восьмистраничный разворот в журнале «Еда и вино», включая обложку и три совершенно новых рецепта, на создание которых у меня пока так и не нашлось вдохновения. Все это произойдет через два коротких месяца, когда я приеду в Лос-Анджелес для своего следующего проекта.
И абсолютно никакого давления.
Я открываю одну из банок пива, чтобы запить возлагаемые на саму себя заоблачные ожидания, когда на первом этаже вестибюля открывается лифт. Двое мужчин внутри не выходят, поэтому я проскальзываю между ними.
У того, что слева от меня, копна светло-каштановых волос и, похоже, он не в состоянии удержать отвисшую челюсть.
– Привет, – говорит он, и я не понимаю, что в нем такого, но почти уверена, что этот парень один из игроков моего отца. Он довольно высокий, атлетически сложенный и выглядит так, будто только что занимался сексом.
Команда моего отца, как правило, в равной степени интересуется и женщинами, которых они забирают домой с поля, и самой игрой.
– Исайя, ты выходишь или нет? – говорит мужчина справа от меня, и, хотя да, они оба явно хороши собой, этот парень особенно привлекателен.
Он в кепке, надетой задом наперед, очках в темной оправе, а на руках у него малыш в такой же кепочке. Я изо всех сил стараюсь не смотреть слишком пристально, но все равно отмечаю темные волосы и льдисто-голубые глаза, обрамленные очками. На подбородке виднеется щетина, словно крича «мужчина постарше», и это само по себе – моя слабость.
А если добавить к этому симпатичного мальчугана, который сидит у него на руках, то он просто напрашивается на то, чтобы на него пускали слюни.
– Пока, – говорит мужчина слева от меня, выходя из лифта и оставляя меня наедине с двумя симпатичными парнями справа.
– Этаж? – спрашиваю я, делая глоток пива и нажимая на нужную мне кнопку.
Нет ни малейшего шанса, что он меня не услышал, но тем не менее папа малыша не отвечает.
– Может, мне просто угадать? – предлагаю я. – Если хочешь, я могу нажать на все, и мы вместе совершим приятную долгую поездку в лифте.
Он не смеется и даже не улыбается, что, по-моему, является тревожным сигналом.
Его маленький сынишка тянется ко мне. Я никогда не входила в число тех, кто сюсюкается с детьми, но этот – особенно милый. Он счастлив, и после всего, что я пережила утром, малыш, улыбающийся мне так, словно я – чудеснейшее создание на свете, – это, как ни странно, то, что мне нужно. Его щечки такие пухлые, что глаз почти не видно из-за сияющей улыбки, а его отец продолжает меня игнорировать, сам набирая номер своего этажа.
Ну тогда ладно. Это должно быть весело.
Самая долгая в моей жизни поездка в лифте заставила меня прийти к выводу, что великолепный мужчина, с которым я ехала, – тот еще зануда. И добравшись до номера моего отца и постучав, я была безумно рада, что наша короткая встреча закончилась.
– Ты что здесь делаешь? – спрашивает отец, и его лицо озаряется. – Я думал, что больше не увижу тебя в эту поездку.
Я в притворном ликовании поднимаю обе банки пива, одну пустую, другую еще полную.
– Я уволилась с работы!
Он смотрит на меня с беспокойством и открывает шире дверь в свою комнату.
– Почему бы тебе не зайти и не рассказать мне, с чего это ты пьешь в девять утра?
– Мы пьем, – поправляю я.
Он усмехается.
– Похоже, Милли, тебе вторая банка нужнее, чем мне.
Пересекая комнату, я сажусь на диван.
– Что происходит? – спрашивает он.
– Я плохо справляюсь со своей работой. Сейчас я даже не получаю удовольствия от выпечки, потому что у меня это плохо получается. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я говорила, что мне не нравится печь?
Он поднимает руки.
– Ты не обязана передо мной оправдываться. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и если эта работа не приносит тебе счастья, то я рад, что ты уволилась.
Я знала, что он это скажет. И знаю, что когда я сообщу ему, что мои новые планы на лето состоят в том, чтобы поездить по стране и пожить в своем фургоне, подышать свежим воздухом и взглянуть на вещи по-новому, он ответит, что рад за меня, хотя в его тоне и будет звучать беспокойство. Но меня не смущает его волнение. Чего я боюсь, так это увидеть разочарование.
За те двадцать лет, что он был моим отцом, он ни разу не показал этого, так что я не знаю, почему я постоянно это ищу. Но я готова лезть из кожи вон и торчать до конца своих дней на любой убогой кухне, если бы это гарантировало, что я его не разочарую.
Я достаточно хорошо разбираюсь в себе, чтобы понимать, что у меня есть врожденная потребность быть лучшей в достижении любой цели, к которой я стремлюсь. Прямо сейчас я не лучшая и не хочу никому давать возможность наблюдать за моей неудачей. Особенно ему. Именно ради него я стремлюсь к совершенству в своей карьере, что резко контрастирует с моим необузданным отношением к личной жизни, в которой я ни к чему не привязана и плыву по течению.
– Ты окончательно уволилась? – спрашивает он.
– О боже, нет. Я беру паузу на лето, чтобы вернуться к нормальной жизни. Я вернусь и буду лучше, чем раньше. Мне просто нужно побыть одной, без посторонних глаз,
