Порочный красный - Таррин Фишер

– Спасибо, Леа. Это была хорошая мысль, правда. Мне необходимо было что-то получше, чтобы напомнить мне о моем месте.

– О твоем месте?

– В книге. – Он улыбнулся.

Я больше не видела эту монетку, но у меня было чувство, что он куда-то убрал ее от греха подальше. Калеб был до странности сентиментален.

* * *

Отодвинув стопку книг на полу, я первым делом начинаю выдвигать ящики его стола и вынимаю из них бумаги. Счета, какая-то рабочая хрень – ничего важного. За ящиками следует шкаф для хранения документов. Я касаюсь каждой папки с бумагами, читая надписи на них вслух.

– «Университет», «Подрядчики», «Документы на дома»…

Я возвращаюсь к папке, озаглавленной «Документы на дома». У нас есть только один дом, не считая квартиры Калеба в кондоминиуме, которую он желал сохранить. Купчих здесь было три. В первой значился адрес нашего дома, во второй адрес его квартиры, а в третьей…

Я сажусь, скользя глазами по каждому слову… по каждому имени. У меня такое чувство, будто я пытаюсь копать стекло. Будто мой мозг утратил связь с моими глазами. Я заставляю себя читать. К тому времени, как я дохожу до конца, мои глаза больше не могут сфокусироваться вообще ни на чем. Я кладу голову на его письменный стол, продолжая сжимать в руке эти бумаги. Мне трудно дышать. Я плачу, но не от жалости к себе – а от гнева. Я не могу поверить, что он поступил так со мной. Не могу.

Я встаю, охваченная такой яростью, что мне хочется совершить какое-нибудь безрассудство. Я беру свой телефон, чтобы позвонить ему – чтобы наорать на него. Но даю отбой еще до того, как набираю его номер. Я сгибаюсь в три погибели, держась за живот, и у меня вырывается стон. Почему мне так больно? Ведь прежде со мной творили и вещи похуже. Мне больно, мне так больно. Я хочу, чтобы кто-нибудь вырезал мое сердце, чтобы мне не надо было чувствовать это. Он обещал, что никогда не причинит мне боль. Он обещал заботиться обо мне.

Я знала, что он никогда не любил меня, но все равно хотела его. Я знала, что его любовь ко мне была условной, но все равно хотела его. Я знала, что я для него запасной аэродром, но все равно хотела его.

Но это уже слишком.

Спотыкаясь, я выхожу из его кабинета в вестибюль, оглядываю мой особняк, мой красивый маленький мирок. Неужели я создала это только для того, чтобы не чуять зловония моей жизни? На столике рядом с дверью стоит яйцо филигранной работы, антикварная вещица, которую Калеб купил мне во время нашей поездки на Кейп-Код. Она обошлась ему в пять тысяч долларов. Я хватаю это яйцо и швыряю его, истошно вопя. Оно ударяется о плиточный пол и разбивается вдребезги, как моя жизнь.

Я подхожу к нашей свадебной фотографии, висящей над диваном, какое-то время смотрю на нее, вспоминая тот день – по идее, самый счастливый день в моей жизни. Я хватаю щетку, прислоненную к стене, и изо всех сил бью ее ручкой по стеклянной рамке. Фотография падает со стены, ударяется о мебель и приземляется изображением вниз на журнальный столик.

Эстелла начинает плакать.

Я вытираю свое мокрое лицо тыльной стороной руки и иду к лестнице. Я в общем-то рада, что она проснулась. Мне необходимо кого-то обнять.

Глава 22

Прошлое

День моей свадьбы больше походил на коронацию. В каком-то смысле для меня это и была коронация. Я завоевала свою корону. По всей вероятности, я заполучила самого сексуального, самого привлекательного мужчину в мире. Я выбила из гонки эту гнусную ведьму, чтобы заполучить его. Я чувствовала себя победительницей, чувствовала себя понятой и принятой. Прошло немало времени, прежде чем я добилась этого.

Я думала обо всем этом, стоя перед зеркалом в своем платье цвета слоновой кости. У него были вырез сердечком и юбка годе. Волосы были собраны в шиньон в форме морской ракушки с великолепным белым цветком, приколотым сбоку. Я хотела распустить волосы, но Калеб попросил меня сделать высокую прическу. А я готова была сделать для Калеба все, что угодно.

Я выглянула в окно на просторный двор дома моих родителей. Уже начали приезжать гости, и слуги провожали их к их местам. Смеркалось, и наконец становились видны тысячи лампочек на гирляндах, которыми, по моему настоянию, были увиты деревья.

Слева стоял огромный шатер, где и должен был проходить прием. Справа находился бассейн олимпийских размеров. Мои родители велели настелить поверх него стеклянный пол, где мы с Калебом должны были произнести наши брачные обеты, так что нам предстояло ходить по воде.

Когда я думала об этом, у меня кружилась голова. Вокруг бассейна были расставлены стулья, что означало, что нас будут окружать зрители. Накануне, когда Калеб увидел все это впервые, ему очень не понравилось, что моя семья пытается переплюнуть всех и вся.

– Любовь проста, – сказал он. – Чем большую пышности вы привносите в свадьбу, тем менее она становится искренней.

Мне это не понравилось. Свадьбы – это глазурь на капкейке твоей жизни. И если эта глазурь нехороша, кто может захотеть остаться за столом, чтобы съесть сам капкейк?

Мы пялились на этот стеклянный пол минут пятнадцать, прежде чем я наконец сказала:

– Мне хотелось быть Русалочкой. – Он засмеялся, но затем его лицо стало серьезным. Он дернул один из моих локонов.

– Это будет прекрасная свадьба, Ли. Ты будешь Русалочкой. Прости меня, я говорил, как болван.

* * *

За десять минут до свадьбы в комнату торопливо вошла моя мать. Это был первый раз, когда я увидела ее в тот день. Она наклонилась ко мне, когда Кортни наносила на мои губы помаду. Катин, которая, сидя в противоположном конце комнаты, заканчивала наносить свой собственный макияж, встретилась со мной взглядом в зеркале. Она была отлично знакома с моей матерью и ее ужимками. Я подавила подступившую к горлу тошноту, пока Кортни убирала с моих губ избыток помады с помощью бумажного носового платка.

– Привет, мама, – сказала я, повернувшись, чтобы улыбнуться ей.

– Почему ты выбрала этот оттенок губной помады, Леа? Ты похожа на вампира.

Я взглянула на себя в зеркало. Кортни использовала мой фирменный оттенок красного, но, возможно, он и впрямь выглядел слишком уж по-готски для свадьбы. Я взяла бумажный носовой платок и стерла