Контакт на случай ЧП - Энтони ЛеДонн
– Давай не будем спорить по этому конкретному поводу, – просит Том, перебирая медикаменты на столе. – Мы с тобой и так знаем, что это бесполезно.
Это была одна из наших любимых тем. Спор об аэропорте. Будь его воля, мы бы всегда приезжали в аэропорт за три часа до вылета – «чтобы перестраховаться» на случай, если на досмотре будет слишком большая очередь. Или возникнут проблемы при сдаче багажа. Или случится торнадо. Или ураган. Или метель.
Гляжу в окно. Ладно, последнее сегодня справедливо.
Но даже не учитывая метель и мою привычку спорить с Администрацией транспортной безопасности насчет того, можно ли проносить с собой на борт контейнер с заправкой для салата, я из тех людей, которые садятся на самолет последними.
Он это ненавидит.
Я ненавижу его.
Все в порядке.
– Ладно, – говорю я, потому что в одном он прав: этот старый спор нас никуда не приведет. – Пока я собираюсь, сделай нам коктейли? Твой «Манхэттен» – пожалуй, единственное, чего мне без тебя не хватало.
Том крутит в руках банку таблеток и хмурится.
– Тебе разве можно пить, пока принимаешь все это?
Скорее всего, нет.
– Может, тебе повезет, и я умру.
– Настолько мне никогда не повезет, – бормочет он. Но вероятность моей кончины, судя по всему, служит достаточным стимулом, потому что он идет к моей барной тележке и достает бурбон, пока я вытаскиваю чемодан из шкафа в прихожей.
В спальне пытаюсь поднять чемодан на кровать, но сразу же морщусь. Так. Это меня совсем не радует. Если я со своей раной даже пустой чемодан поднять не могу, то в течение в следующих нескольких дней мне нужна будет помощь Тома.
Мой самый страшный кошмар сбывается.
Цепляюсь взглядом за фоторамку на тумбочке, и у меня в панике замирает сердце. Бросаюсь к ней, спотыкаясь на ходу, в спешке роняю рамку на пол и наконец лихорадочно запихиваю ее в ящик тумбочки.
Резко задвигаю ящик. Кризис предотвращен, и мое сердцебиение немного успокаивается. Сложности с чемоданом не сравнятся с муками, которые ждут меня, если Том узнает, что я держу наше совместное фото у кровати.
Учитывая его огромное самомнение, он решит, что это из-за него.
Ерунда какая.
Понимаете, так вышло, что на этом фото я в своем белом горнолыжном костюме выгляжу просто фантастически. И волосы у меня в тот день хорошо себя вели, смотрелись блестящими и объемными и ни капельки не путались, что для них редкость. Да и Швейцарские Альпы на заднем фоне тоже неплохо получились.
Компания, конечно, оставляет желать лучшего, но фото я и не из-за нее оставила.
На меня вдруг накатывает волна необычайной усталости, и я присаживаюсь на край кровати. Понимаю, что совершила ошибку, в тот же миг, как мой зад приземляется на матрас. Кровать так и манит.
Провожу рукой по покрывалу. Надо же, какое мягкое! Другая рука гладит подушку. Ну здравствуй, а ты всегда была такой идеальной?
Есть только один способ узнать ответ. Осторожно, чтобы не потревожить рану на спине, ложусь на бок и сдерживаю стон, когда ноющая голова опускается на мягкое, податливое воплощение комфорта.
Я знаю, что с сотрясением нельзя спать, но глаза-то прикрыть, наверное, можно… всего на минутку…
15. Том
23 декабря, 14:14
Я приготовил два полных бокала «Манхэттена». Хорошая ли это идея? Скорее всего, нет. Но я хорошо помню, что от бурбона Кэтрин становится куда более терпимой.
Разумеется, учитывая ее состояние, я позволю ей сделать всего несколько глотков. Но свой коктейль я намереваюсь выпить полностью.
Возможно, и ее коктейль тоже.
Осторожно несу бокалы, следя за тем, чтобы их содержимое не пролилось на деревянный пол роскошной квартиры Кэтрин.
Роскошной квартиры, которая, если честно, беспокоит меня куда больше, чем должна. Не потому, что она не хороша (ведь она хороша). И не потому, что Кэтрин не заслуживает шикарной недвижимости (видит бог, она достаточно для этого потрудилась).
Просто это место… совсем не в ее стиле.
По крайней мере, раньше ей такое не нравилось.
Кэтрин, которую я знал, на которой женился, обожала довоенную архитектуру и здания с «историческим характером». Только вот кажется, даже кусок сыра в глубине моего холодильника будет постарше, чем это здание.
Дальше: мебель. Вся белая и выглядит неудобно, хотя я отчетливо помню, что, когда мы стали жить вместе, Кэтрин была готова биться насмерть, лишь бы оставить страшненькое древнее раскладное кресло своего отца.
Но этого старого, любимого, потрепанного кресла нет ни в гостиной, ни во второй спальне, переоборудованной под домашний офис. Я знаю, потому что прошелся по комнатам.
И почти жалею об этом, потому что еще я нашел Джоэла.
Этот чертов кактус не был сослан на какую-нибудь дальнюю полку или пыльный подоконник. Нет, он стоит прямо посреди ее рабочего стола. Неужели ей не захотелось убрать его с видного места?
Это был наш кактус.
Я уже много лет не думал об этом дурацком растении, а теперь он – да, очевидно, я чересчур очеловечиваю этот суккулент – напоминает о себе уже второй раз за день.
Если честно, я не любитель растений. Никогда не был, и за это время ничего не изменилось. Джоэл был в большей степени просто шуткой, единственным «любимцем», на которого у нас было время, и единственным растением, которое нам удавалось не убить. Но после того, как мы съехались, он стал первой вещью, которая принадлежала не только Кэтрин или мне, а нам.
Меня беспокоит, что она от него не избавилась, и еще больше беспокоит то, что она совершенно точно о нем заботится, хотя это не так уж и сложно.
Но куда больше всего этого меня тревожит тот факт, что, когда я провел пальцем по знакомому терракотовому горшку, на меня нахлынула почти болезненная волна воспоминаний.
О времени, когда все было по-другому.
О том, как я сделал предложение, и не потому, что это рождественская традиция, не из-за горького осознания, что я старею, не потому, что уже пора…
А просто потому, что не мог представить себе ни дня, что уж говорить о целой жизни, без нее.
И вот во что это все вылилось…
– В общем, – резко говорю я, заходя в спальню Кэтрин. Все мое внимание сосредоточено на полных бокалах. – Вишню я не нашел, но ничего страшного…
Смотрю на Кэтрин.
Спящую Кэтрин.
– Черт! – бормочу я, поспешно опуская бокалы на тумбочку. Бурбон и сладкий вермут расплескиваются по моим рукам и ее мебели. – Кэтрин. Просыпайся,
