Паулина Симонс - Красные листья

— Да, именно так. Или, если тебе захочется, можешь прибавить, что объявляется денежное вознаграждение за любую информацию о преступнике, которая приведет к его поимке, и так далее и тому подобное.

— Денежное вознаграждение? Ты что, думаешь, мы в Нью-Йорке?

— Ладно тебе, у нас в бюджете тоже кое-что есть.

— Да, есть. Твоя зарплата. Я поговорю с бухгалтером. Хотя, конечно, сильно сомневаюсь, что он выделит деньги. Кроме того, ты забыл — здесь в Дартмуте студенты совсем не бедные. Ты думаешь, они начнут рыть землю за какие-нибудь две сотни баксов?

— Конечно, нет. Там должно быть не меньше двух тысяч.

Уилл от души рассмеялся.

— Ладно, сделай, что можешь, а поговорим позже, — сказал Спенсер.

— Чем ты собираешься заниматься сегодня?

— Я? Я собираюсь заняться Альбертом Мейплтопом.

— В таком случае тебе предстоит море удовольствия. Мое присутствие необходимо?

— Нет, все в порядке. Затем я собираюсь съездить в «Красные листья». Поговорить с женщиной, которая руководит этим заведением. Хочешь поехать со мной?

— Нет, спасибо. После обеда я отваливаю домой до понедельника. Кстати, анализы крови до сих пор еще не пришли. И отпечатки пальцев тоже.

— Знаешь, в Нью-Йорке такие анализы в случае убийства делают за два часа, — проворчал Спенсер.

— Да, жаль, что мы не в Нью-Йорке.

Спенсер хотел повесить трубку. Уже было десять сорок пять. День все убывал.

— Звонили от прокурора, — сказал Уилл.

— Почему так поздно?

— У них людей не хватает и много дел…

— Уилл, — устало сказал Спенсер, — это все риторические вопросы.

Уилл продолжал говорить:

— …Но затем они увидели отчет коронера. И моментально это дело приобрело гриф «особой важности».

— Оно было делом «особой важности» с самого начала, — бросил Спенсер.

— Их, конечно, смущает, что нет никакой крови и очевидных следов борьбы. В общем, они интересуются, хочешь ли ты, чтобы они прислали своих людей для расследования…

— Только если желают, чтобы я уволился, — ответил Спенсер.

— Спенс, опять ты за свое. Они ведь только хотят помочь.

— Да, а потом сразу же и забрать все себе.

— Помочь найти убийцу. Ты понял?

— Нет, — сказал Спенсер. — Что еще?

Уилл сделал паузу, покашлял и, наконец, сказал:

— Они спрашивали, заготовили ли мы уже ордер на арест на чье-либо имя.

— Да. Если они еще позвонят, скажи, что на мою маму. Я заготовил ордер на арест моей мамы. Это она убила Кристину. Они что, над нами издеваются? — Спенсер не верил своим ушам и потому переспросил: — Окружной прокурор спрашивает, есть ли у нас кто-то на подозрении? Да, позвони им и скажи, что есть. Четыре тысячи студентов Дартмута и сто преступников, отбывающих наказание и отпущенных из тюрьмы в краткосрочный отпуск.

— Спенсер, они ведь только пытаются…

— Я знаю, что они пытаются, — прервал его Спенсер. — Позвони Иннису, попроси его ускорить анализы крови. И Ландерсу тоже — насчет отпечатков.

— Иннис и Ландерс сказали, что все будет готово в понедельник.

— Господи! Разве это нормально — уезжать на уик-энд во время расследования убийства?

— Лаборатория в Конкорде загружена под завязку.

— Ах да, я и забыл, ведь это же общеизвестно: День благодарения стимулирует совершение тяжких уголовных преступлений, — произнес Спенсер и повесил трубку.

Телефон немедленно зазвонил снова.

— Я только хотел еще спросить, — сказал Уилл, — что не вижу содержимого ее банковского сейфа.

— Я эти вещи вчера пометил как вещественные доказательства, — сказал Спенсер.

— Я это только и хотел спросить, — сказал Уилл.

— Ладно, не беспокойся. С этим все в порядке. — И Спенсер повесил трубку во второй раз.

Он принял душ, затем оделся в брюки хаки и темно-голубой свитер. Приладил кобуру из коричневой кожи со своим короткоствольным «магнумом». Тщетно поискал растворимый кофе. У Энди О'Мэлли так и не нашлось времени приучить его пользоваться кофеваркой, поэтому он хранил ее в шкафу в качестве сувенира. Спенсер взял банку колы и сел за стол на кухне. Смахнул с него на пол старые газеты и высыпал содержимое банковского сейфа Кристины.

Он начал осторожно перебирать бумаги, чтобы найти что-нибудь о ее отце и об Альберте. Он просто искал, ощущая, как среди этих бумаг трепыхается ее душа, как птица в клетке.

Письма от бабушки были наполнены жалобами разного рода, и главной темой там была искренняя тоска по Кристине. Бабушка писала, что очень по ней скучает, скучает по детям, играющим у озера.

«Каким детям?»

Спенсер еще раз внимательно всмотрелся в фотографию Кристины-подростка, где она держала бумажного змея. На ней она выглядела исключительно аккуратной, ухоженной, волосы были коротко подстрижены и причесаны, она улыбалась, а позади нее был виден пролив Лонг-Айленд. Между девочкой и проливом виднелась низкая каменная стена и кусочек берега. По времени это выглядело как поздняя осень — листья все уже опали. Кристина на фотографии счастливо и широко улыбалась.

«Гринвич, — подумал Спенсер. — Гринвич, штат Коннектикут».

Снова зазвонил телефон. Уилл нашел кое-какие деньги для вознаграждения — они оказались заложенными в бюджет управления — и собирался попросить в колледже повесить объявления на административных корпусах, библиотеках и общежитиях.

— Сколько они дали?

— Пять сотен баксов, — со значением произнес Уилл, как будто пять сотен баксов были пятью тысячами.

— О, — сказал Спенсер, имитируя восторг, — отлично. Ну, если это не поможет нам найти убийцу, тогда уже ничто не поможет.

Он вернулся к бумагам Кристины. Об отце ничего. Наверное, она порвала то его письмо, где сообщалось, что он от нее отказывается.

За одним из писем бабушки Спенсер обнаружил записку, адресованную «Самому дорогому на свете Альберту».

Спенсер быстро ее развернул. Письмо, за которым лежала эта записка, не имело к ней никакого отношения, и записка к Альберту не имела ничего общего с письмом бабушки. В записке к «Самому дорогому на свете Альберту» говорилось:

«Прошу тебя, пожалуйста, не делай так, чтобы слова Бернарда Шоу могли иметь отношение к тебе…

Она заставляет тебя желать своего собственного крушения.

Любящая тебя Кристи».

Спенсер перечитал эти слова снова и снова, пока они не врезались в его память навсегда. Но эти слова не имели никакого смысла ни при чтении в первый раз, ни в сотый.

Записка была написана на обрывке старого листка бумаги и запрятана между конвертами, картинками и салфетками, как будто отыскать ее должен был только Альберт, а больше никто.