Питер Страуб - Пропавший мальчик, пропавшая девочка

Чарльзу Бернстайну и Сьюзан Би

Горы седой и неприступной

Был предо мною снежный склон.

Я поднимался много дней,

Теряя силы.

И вот вершина подо мной,

И понял я: весь труд ушел

На то лишь, чтоб узреть сады,

Достичь которых Невозможно.

«На карту, — подумал он, — сегодня была поставлена целостность мира».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МЕРТВАЯ МАТЬ

ГЛАВА 1

Смерть Нэнси Андерхилл была ошеломляюще внезапной — как пощечина Тим, старший брат ее мужа, ничего толком не знал. С Нэнси он был едва знаком. В сущности, его воспоминания о невестке представляли собой крошечную коллекцию моментальных снимков памяти. Вот неуверенная и печальная Нэнси улыбается, опустившись на колени подле двухлетнего сына Марка, тысяча девятьсот девяностый год; вот память подсказывает другой момент того же дня — Нэнси подхватывает Марка (оба в слезах) с детского стульчика и выбегает вон из тускло освещенной простоватой гостиной. Филип, чьи мрачные придирки и вынудили Нэнси спасаться бегством, уткнулся взглядом в остывшее жаркое, игнорируя присутствие брата Затем он наконец поднимает глаза и спрашивает:

— Что?

Ах, Филип, Филип, мы не переставали изумляться тебе.

— Малый не виноват, что он такой гаденыш, — как-то раз сказал про него папа. — Похоже, это единственная радость в его жизни.

Еще один моментальный снимок беспощадной памяти, эпизод из странного, богатого событиями визита Тима в Миллхэйвен в девяносто третьем году, когда он летел два с половиной часа из Ла Гуардиа на том же самолете той же самой авиакомпании, что и в этот раз: за прозрачной дверной сеткой маленького дома на Сьюпериор-стрит в неосвещенной прихожей показалась Нэнси, она спешит открыть дверь Тиму, ее лицо лучится радостью от неожиданного приезда деверя («знаменитого» деверя, как она его называла). И только сейчас до Тима дошло: просто-напросто она, Нэнси, по-своему любила его.

Эту тихую усталую женщину — как думал Тим — муж часто заставлял чувствовать себя несчастной, и в браке ее удерживала скорее определенность, чем любовь. Словно тысячи приготовленных обедов и непрерывная череда бытовых дел придавали Нэнси уверенность, необходимую, чтобы оставаться на месте. Конечно, главной причиной был Марк. Вполне возможно, что супружеская жизнь Нэнси на самом деле была счастливее, чем представлялось Тиму.

Поведение Филипа в последующие дни подскажет ответы на возникшие вопросы. Во всем, что касается Филипа, требовалось толкование. Филип Андерхилл выработал для себя позицию подчеркнутой неудовлетворенности с тех самых пор, когда решил, что его старший брат, чьи недостатки были видны как на ладони, от рождения получил большую часть благ и преимуществ, доступных члену клана Андерхиллов. Чего бы ни добивался в жизни Филип, все это меркло перед насмешливым превосходством старшего брата (Тим честно признавался самому себе, что когда-то подчеркивал свое превосходство. А какой старший брат не делает этого?) Это постоянное недовольство всегда напоминало игру одаренного актера, внутри которого, как хотелось верить Тиму, продолжал жить настоящий Филип — способный на радость, сердечную доброту, великодушие, преданность. И это внутреннее «я» Филипа сейчас, после загадочной смерти Нэнси, очень помогло бы ему. В первую очередь ради него самого, если он собирался мужественно встретить горе; но еще больше — ради его сына. Было бы ужасно для Марка, если б его отец принял смерть матери как очередное неудобство, отличающееся от других лишь своей суровостью.

За время нечастых возвращений в Миллхэйвен Тим замечал, что у Марка, кажется, есть проблемы, хотя ему не хотелось думать о племяннике, применяя слово «проблемы». Он печальный — да; беспокойный, несобранный; он одновременно поражен подростковой самоуверенностью и движим тем, что Тим воспринял как доброе, любящее сердце. Комбинация настолько противоречивая, что сама собой вызывала беспокойство и рассеянность. Таким помнил Тим пятнадцатилетнего Марка. Мальчишка был миловидный, невысокий и стройный, похожий больше на мать, чем на отца: темноволосый и темноглазый (хотя сейчас его волосы пострижены так коротко, что их оттенок кажется неопределенно-темным), с широким лбом и узким решительным подбородком. Два стальных кольца красовались в мочке его правого уха. Он носил огромного размера футболки и просторные джинсы, гримасничая и ухмыляясь музыке, которая лилась в его уши посредством немыслимо малого устройства, iPod-a или МРЗ-плеера. Музыкальные пристрастия Марка были необычны: Wilco, «The Magnetic Fields», «The White Stripes», «The Strokes», Yo La Tengo, «Spiritualized», а вместе с ними — Брюс Спрингстин, Джимми Ля Фэйв и Эминем, которого он почитал с некоторой долей иронии. Тиму он писал, что его «красотка с обложки» — это Карен О из «Yeah Yeah Yeah».

В течение последних шести месяцев Марк отправил дяде по электронной почте четыре послания. Они были не настолько лаконичны, чтобы скрыть стиль, который Тим счел свежим, милым и свободным от риторических преувеличений. Первое и самое длинное электронное письмо, в котором Марк просил совета, послужило поводом для начала переписки между ними.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Дата: воскресенье, 3 февраля 2002,16:06

Тема: молви, мудрец

приветик

я ваш племянник марк, если вы не поняли по адресу отправителя, тут у меня небольшие разногласия с отцом, и я хотел бы спросить у вас совета, потому что вы умудрились вырваться из этого городишки, много путешествовали, и пишете книжки, и живете в нью-йорке. это я к тому, что вы должны быть человеком открытого ума. надеюсь, так оно и есть.

в общем, вам и только вам решать, как мне поступить, папа говорит, что согласится со всем, что бы вы ни сказали, не знаю, может, он просто не хочет ничего решать, (а мама говорит «не спрашивай меня, я даже слышать об этом не хочу», вот что говорит мама.)

через месяц мне исполнится 14, и в честь славного юбилея я собрался сделать пирсинг на языке, один из моих приятелей уже проколол себе язык и говорит, это дело секундное и совсем не больно. я очень хочу сделать пирсинг, как думаете, в 14 лет уже пора выступить и сотворить какую-нибудь дурость, если учесть, что вы считаете пирсинг языка дуростью, а я — нет? через пару лет я эту штуку вытащу и снова буду нормальным и скучным, или, может, кинуть «на морского», как думаете?