Семь ночей - Евсения Медведева
– Воронков…
– Уходите, – Ворон быстро кивнул отцу в знак приветствия, подошёл ко мне и перехватил Ивана за грудки. – Я сам позабочусь о своих лучших друзьях. Вадим! Уходите!
– Пойдем, – ещё один неожиданно знакомый голос заставил вздрогнуть. И из толпы вышел ещё один мужик, голос которого я знал много лет. – Вадя, блядь! Уходим!
– Рай, сука! – зашипел я и бросился за ним, вытягивая за руки опешивших Гору и Каратика. – Вы знали, падлы? Знали?
Но они были в таком шоке, что даже говорить не могли. Когда мы выскочили во двор, Гора дёрнул маску и открыл улыбающееся и довольное лицо Дениса Раевского.
– Придурок! Я чуть в штаны не навалил!
– Это был план Б! – хохотал тот, мчась по тропинке к пролеску, где были наши машины. – Акишев, лучше отпусти заложников, – Рай кивнул в сторону минивэна. – А то это статья…
– А вторжение – это не статья? – хрипел отец, догоняя нас.
– Вадя же сам сказал, что это всё его, – Рай пожал плечами. – Я просто пришёл к другу в гости, и Воронкова привёл, а то изложения со школы терпеть не могу. Пересказывать, как я провел вечер – не мое. Пусть сам посмотрит…
– Лучше бы ты Исая привёл, – рассмеялся Каратик. – Он бы тогда моему другу Леську без боя отдал.
– Я думаю, Воронков лучший пересказчик, чем я…
Мы с шумом стали разбредаться по машинам, наблюдая, как вокруг посёлка плотным кольцом смыкается волна полицейских машин. За забором творился хаос, были слышны крики и отборный мат. Ну что за музыка… Прелесть.
– Ты выпил, – шепнул отец, когда я уже подошел к водительской двери. – Я сам поведу, сын…
Глава 48
Леся
Солнце едва заметно просачивалось сквозь плотные портьеры цвета морской волны, делая их холодную лазурь такой красивой, нежной и тёплой, как тягучий весенний мёд. Где я? Голова была чумная, сознание туманное, немного спутанное. Состояние, наверное, больше напоминало похмелье, чем доброе утро нового дня.
Я уже привыкла просыпаться с тяжестью. Даже не помню, когда за последние несколько месяцев просыпалась с предвкушением чего-то нового, интересного. Нет…
Меня словно поставили на перемотку заунывного дня сурка, в котором отвели эпизодическую роль груши для битья. Воспоминания прошлых суток рухнуло на меня сумасбродной лавиной, сила которой была бесконтрольной и шальной. Но самым ярким воспоминанием были поцелуи… Его горячие сухие губы, что с таким жадным порывом кружат голову, делая меня безвольной, податливой и бесконечно влюблённой.
Влюблённой…
Это слово было таким нежным, невесомым и ласковым. Оно щекотало душу, согревало тело и дарило волшебство счастья. Так я счастлива?
Счастлива…
И это мой мужчина! Полностью! Его тело, душа, разум… Это все принадлежало мне, не потому что так надо было, а потому что он добровольно отдался, впуская меня и мою любовь в свое сердце под шрамом. Внешняя сухость, холодность и даже жесткость – это всего лишь маска, за которой прячется бесконечность его отваги, преданности и чести.
В нём было прекрасно все! И бархатистый ласкающий голос, и туманная серость глаз, и резко очерченные губы, и эта соблазнительная щетина, что так чертовски шла ему, лишь подчеркивая красоту мужского лица.
Вздохнула и чуть шире раскрыла веки, чтобы осмотреться. Комната была явно девичьей: канареечного цвета стены, оригинальная мебель, множество мелких безделушек, картин и… И настоящий скелет в углу.
Что?
Вскочила, растирая глаза, потому что этого просто не может быть! Я брежу… Сплю! Точно! Я до сих пор сплю, и это кошмар. Просто страшный сон…
– Мамочки… – пропищала, как только зрение окончательно сфокусировалось. Это не мираж!
В углу и правда стоял довольно реалистичный макет скелета, буквально унизанный мелкими разноцветными стикерами с надписями: «Бессердечный. Здесь была печень. Мозг склевала жена».
Я ахнула и закрыла рот ладонями. Меня то ли душил ужас, то ли разбирал дикий смех. В спутанном сознании до сих пор было все как в тумане, оттого и оценить чувства было почти невозможно.
– Леся, – внезапный хохот отвлек, я резко обернулась, лишь вполоборота, как носа тут же коснулся теплый аромат пьянящей смородины.
– Вадим… – слезы покатились по щекам, смывая сонливость. И счастье вдруг стало таким густым, удушливым, от которого уже не спастись. Да и не хотелось!
– Ты у меня такая девчонка, – Вадим заливался смехом. Протянул руки, прижал меня к себе, и его губы вновь стали творить магию. Он буквально сдирал смятение, страх и дарил любовь. Такую насыщенную, осязаемую, одуряюще прекрасную.
– Ты где был? Где! – взвизгнула я и стала вырываться из его объятий. Но чем отчаяннее я билась, тем сильнее он прижимал меня к груди. – Ты ушел! Ушел! Думаешь, я дура? Специально оставил меня с родителями? Да? А сам к Ивану пошёл? А что было бы… Ты обо мне совсем не думаешь? – я рыдала навзрыд. Захлебывалась, изливая страх и обиду, с которыми заснула. Внутри все эмоции стали взрываться попкорном, так и норовя затопить все вокруг.
– Все хорошо, моя девочка…
– Ты мог не вернуться! – я скулила как щенок, щипала его, а потом с жаром целовала оставленные мной же отметины. Ластилась, дышала его ароматом и рыдала, не в силах унять слез. Вчера, когда поняла, что Вадим ушел, я словно в ступор впала. И слова, сказанные им в коридоре, вдруг другими красками заиграли. Не могла отделаться от мысли, что он со мной попрощался! Ушел! Оставил! Почему? Почему, стоило мне только прикоснуться к счастью, как у меня его безбожно забирают? – Да я бы не пережила очередного расставания! Вадим…
– Леська, дыши, – спокойствие его шепота кружило голову. И все мои эмоции такими нелепыми, ненужными теперь казались. И важными были лишь его объятия и медленное, почти медитативное дыхание. Я, сама того не замечая, стала повторять. Вдох… До семи, и выыыыдох…
– Ты не уйдешь?
– Я больше от тебя никуда не уйду. Мы с тобой будем учиться жить заново. – Он поддел губами мочку уха, и меня затрясло… Такая резкая, внезапная волна обжигающего пламени пронеслась от темечка к пальчикам ног. Меня буквально выгнуло, как раскаленную подкову, но Вадик был начеку. Снова прижал к себе и стал дышать. – Я никогда так не любил. Чтоб аж добровольно сердце в щепки разносить. Лишь бы в безопасности была, лишь бы ничего не случилось. Я умирал каждое гребаное утро, шептал твое имя и дышал, чтобы не задохнуться от тоски. Но теперь мы вместе будем
