Фиалок в Ницце больше нет - Антон Валерьевич Леонтьев
Ну да, та скончалась еще в 1980 году в Швейцарии.
– Ты что, будешь разыгрывать герцогиню перед аукционерами?
– Конечно, нет. То, что прокатило с немецким профессором, не пройдет с французскими искусствоведами. Тем более герцогиню многие знают лично. Я – всего лишь действующая по ее поручению скромная ассистентка, даже имя не буду использовать фальшивое.
Саша обратилась в три аукционных дома, не забыв приложить копию экспертного заключения герра профессора, и все три ответили ей немедленно: каждый хотел заполучить Кандинского.
Два дома намеревались устроить шумиху, а один даже предлагал разместить картину на обложке каталога нового сезона – еще бы, такая сенсация!
Но шумихе Саше не радовалась: не хватало, чтобы еще до герцога де Вальми дошло, что на аукционе продается «картина Кандинского» из его собрания.
И вообще, открытых торгов не требовалось, и Саша, ссылаясь на деликатное поручение герцогской четы, просила найти заинтересованного покупателя в обход аукционной суеты.
И таковой нашелся – невероятно богатый японец, глава транснациональной технической корпорации, который даже специально прибыл в Париж, чтобы лично осмотреть потенциальную покупку.
Переводчик сообщил Саше:
– Озэму-сан думал, что сумеет пообщаться с его светлостью, он сталкивался с ним в течение лет на ряде аукционов.
Только этого не хватало! Ну да, герцогиню она сыграть смогла – а вот герцога…
– Увы, его светлость уже давно серьезно недужит и никого не принимает.
Сделка была заключена в условиях полной скрытности – сумма, которую они получили, была меньше той, которую выручили бы на аукционе, но она их вполне устраивала.
Вполне.
– Мы что, теперь миллионеры? – спросил Илья, перепоручивший все дела по продаже «Кандинского» жене.
– Почти. Наши друзья-аукционисты взяли сумасшедший процент за свое посредничество, зато к нам нет никаких вопросов и все довольны: и друзья-аукционисты, и новый счастливый обладатель «Красного пятна III», увезший его в Токио, ну и мы, само собой.
А в особенности ничего не подозревавший об аферах родителей Иван Ильич: денег на медицинские расходы на ближайшие годы, если даже не десятилетия, у них было предостаточно.
– Гм, а японец со своим страстным желанием повидаться с герцогом от тебя отлип?
– Не совсем, но я сказала, что в этом году ничего точно не получится, а к следующему он, надеюсь, успокоится.
Когда Анна Ильинична и ее герцог вернулись из Штатов, их встретили радостные Саша, Илья и Иван Ильич.
И, конечно же, вернувшийся к выполнению своих обязанностей верный дворецкий Жорж.
– Мадам герцогиня, смею одолжить вам, что две недели был в больнице и теперь полон сил и энергии! – сообщил едва переступившей порог герцогине дворецкий.
Та произнесла:
– Да что ты? Ты же, как и я, никогда не болеешь, Жорж. Но я рада за тебя. Ах, как же хорошо снова оказаться дома!
Саша отметила, что Анна Ильинична, в отличие от дворецкого, выглядит не ахти: как будто отпуск в Хэмптонс пошел ей не на пользу.
Наверное, дело в долгом перелете и смене часовых поясов.
Как оказалось, нет.
Поздно вечером, после того как все обитатели шато мужского пола угомонились, Саша и Анна Ильинична, как прежде, сидели на террасе и говорили по душам.
Погода стояла еще на удивление теплая, на столе бился в фонаре огонек, вокруг которого вились ночные мотыльки.
Да, как и год назад. Так – но не совсем, хотя они опять говорили о смерти.
Только на этот раз отнюдь не младшего брата мадам герцогини.
– Я умираю, – поделившись впечатлениями о Нью-Йорке, произнесла вдруг Анна Ильинична по-французски, а потом перешла на русский.
Саша подумала, что ослышалась, однако быстро убедилась, что нет.
– Да, я умираю. В Штаты мы летали не столько для того, чтобы провести там золотую осень, а чтобы я смогла посетить одного из лучших онкологов мира.
У Саши сжалось сердце – французская герцогиня с русскими корнями была, конечно, зачастую особой невыносимой, однако она ее уже успела полюбить.
К тому же она ведь стала бамулей для их сына.
– Он только подтвердил диагноз и выводы моих парижских врачей. Я думала, что рак отступил, но случился рецидив, и на этот раз ситуация гораздо хуже.
– Но наверняка операция, или химиотерапия, или… – Саша запнулась.
Герцогиня слабо усмехнулась.
– Шанс есть, но вероятность, что я умру на операционном столе, гораздо выше. Или что химиотерапия продлит мне жизнь на полгода, а потом все вернется на круги своя. Нет, я чувствую, что устала…
– Не говорите так! Вы нужны своему герцогу, без вас он захиреет.
– У него есть верный Жорж и «Ягуар», ему больше ничего не надо.
– Вы нужны нам!
– Мне тоже будет не хватать вас там, если это там вообще есть. Но я дам знак оттуда, если представится возможность.
Нет, говорить с ней серьезно было решительно невозможно.
Саша запнулась и произнесла наконец:
– Вы нужны Ивану Ильичу!
Герцогиня вдруг заплакала, а когда взяла себя в руки, то сказала:
– И он мне тоже, но лучше пусть запомнит меня такой, чем той развалиной, в которую я превращусь в течение ближайших месяцев.
– Нам остаться? – предложила Саша, а хозяйка шале заявила:
– Вы уедете. Приезжайте на Рождество – католическое. Потому что до православного я, наверное…
Она не договорила.
На следующий день все было как обычно: мадам герцогиня играла с Иваном Ильичом, герцог пускал слюни в кресле, верный Жорж сбивался с ног.
Как обычно – вернее, как уже никогда не будет.
Иван Ильич, поняв, что им пора уезжать, раскапризничался, стал вопить – сущий призрак сына кучера.
И только Анне Ильиничне удалось урезонить малыша.
– Бамуля, до скорого! – заявил он на прощание, обнимая пожилую даму за шею в жемчугах.
Та (на ее ресницах блестели слезы) поцеловала его и произнесла:
– Жорж, принеси подарок для этого очаровательного мальчика от нас с герцогом!
Получив небольшой, обернутый в плотную бумагу пакет, Саша полюбопытствовала:
– Это какая-то игра?
Анна Ильинична властно сказала:
– Откроете дома! А теперь езжайте!
Она даже не стояла на лестнице шато, как обычно, и Саша поняла: попрощавшись навсегда, она не хотела бередить душу.
В пакете, который, точно соблюдая наставление мадам герцогини (хотя сын всю дорогу канючил, желая узнать, что же ему подарили), они открыли только дома, оказался портрет его прапрапрабабки кисти Пикассо – та самая
