Эльмира Нетесова - Полет над пропастью

— А меня в колонии, где за председательского сына срок отбывал, научили кой чему. Конечно, шкафы и стенки я не делал, а вот табуретки, лавки, скамейки, столы и тумбочки наловчился делать сам. В той колонии мастером был дедок. Проворный, добрый человек, он ни на кого не орал, ни одного не обидел. И всегда говорил:

— Я не буду заставлять вас работать и учиться ремеслу своему. Кто умней, тот поймет что каждое дело человека прокормит и в любую годину не оставит без куска хлеба…

— Запомнил и перенял от дедочка все. Когда меня на мебельной осмеивать стали, ответил, что я на себя завсегда заработаю и другим подмогну не упасть с голодухи. Мужики аж офонарели заслышав такое, ушам не поверили. Заволокли в цех, мол, покажи, ка на что годен? Я не заробел. Жрать хотелось. И недолго думая, смастерил скамейку. Ох, и ладная она получилась. Вся ровная, белая, удобная, со спинкой, с ручками. А люди хохочут, мол, кому она нужна ежли стулья и кресла не берут нынче? Тут сторожиха с уборщицей подоспели на мое счастье. Глянули, понравилась им моя работа. И тут же запросили для себя, чтоб возле дома поставить. Потом и для баньки стребовали. Дедок- вахтер заказал скамейки и столик на кладбище к могиле жены. Я не гордый, ни от какого заказа не отказывался. И весь первый месяц даже ночевал в цехе. Когда ж получку дали, многие мне позавидовали. Я не меньше хваленых мастеров получил. И вскоре определился в общежитие. Уже через месяц заказами меня засыпали. Поверишь, до ночи работал, даже подсобника дали. Мои скамейки и лавки из- под рук хватали. Б детские сады и в больницы, в школы и парки, во всякие стадионы и даже в морги. Я еле успевал с заказами справляться. На обед время не хватало. Вот тогда и поприкусили языки мастера, зауважали. Куда там осмеивать меня, по имени с отчеством стали называть. Ну, а тут дедок-сторож меня-приглядел, понравился я ему чем-то. Он и позвал к себе в дом. Оно и понятно, тяжко жить одной душой старому человеку. Ну, мы с ним быстро сжились. Харчились вместе, вдвух в баньке парились, участок подняли. Я дом подремонтировал, выкопал колодец рядом с избой. Даже кур мы завели в сарае, дед за ними ходил и радовался. Так-то пять зим прошли, а на шестую захворал человек. Свой дом, вот этот, он отписал мне вскоре, в первую же зиму. Я на то и не глянул. А он когда совсем худо ему стало, подозвал и говорит:

— Скоро я помру, Антон. Время мое пришло. Ты мне заместо сына был. Ни разу ничем не забидел. Об одном моя просьба будет, поставь возле могилы скамейку и стол, какие сам сделаешь. И крест смастери, не ставь на ноги мне тяжеленный памятник. Под крестом хочу лежать, уж ты не потребуй, постарайся для меня и я благословлю тебя в доме этом. Пусть он признает новым хозяином, даст здоровья и убережет от всех бед. Живи тут спокойно…

— А через неделю помер. Сколько ж лет ему было? — спросила Варя.

— Почти девяносто, без трех месяцев.

— Хорошо пожил! Долго!

— Он мне один всю родню заменил. Отца и деда, братьев и друзей. Один он был у меня. Жаль, что мало пожил, — посетовал человек. Я его никогда не забуду. Жаль, что боле таких не встречал.

— Он бездетным был?

— Его сын погиб. Уже после войны подорвался на мине. Вывозил лес с деляны и напоролся. Чему удивляться, в брянских лесах еще и теперь снаряды находят. Немцы минировали лес, сколько людей погибло, хотя много лет прошло. Старик мой своего сына до конца жизни оплакивал. И умирая, радовался, что смерть подарит долгожданную встречу с сыном. Я понимал, но как было жаль, что он уходит от меня навсегда. Мне и нынче кажется, что дед, пусть ни в этой жизни, а в прежней был мне самым родным человеком! Как жаль, что его нет…

— Все мы не вечные, Антон!

— Да про то и говорить не надо. Понятно. Я вот скажу тебе, что можно много годов знать человека, а не доверять ему. Другого почти не знаешь, а душа к нему, как к родному тянется. Вот попробуй, пойми, почему так получается?

— Мне тоже жаль моих родных. Но что поделать? Правда, в жизни встречала много хороших людей, но после смерти мужа отношения с ними оборвались. Иногда некоторые звонят, но это уже ни то, что было прежде, — пожаловалась Варвара.

— Бывает, люди имеют много друзей, знакомых, а живут пусто. Случись что, никто им не поможет, все отойдут в сторону, отвернутся, словно никогда не были знакомы. Случается у иного единственный друг. Незнатный и небогатый. А приди лихая минута, всегда подставит плечо, выручит, поможет, а если понадобится, жизнь положит молча. Таких не много, но имеются средь человеков. И я с одним из них дружил. Как жаль, что эти люди слишком мало живут, — посетовал Антон тихо, уставясь в дальний угол зала.

— Ты был женат по любви?

— Конечно. Без записи, понятное дело. Но какая разница? Есть регистрация, иль нет ее, она ничего не решает в жизни. Главное, есть ли любовь? Без нее гнездо не слепишь и семью не создашь. Конечно, в наши годы базлать про любовь смешно. Но без уваженья ничего не состоится. Это верняк! Одною постелью семью не удержать. Ей другое тепло нужно, от самой души, вот только не все человеки сберегли ту душу, — задумался Антон.

— А она жива? — спросила Варя.

— Куда денется? Уже бабкой стала. Она первой была.

— Внуки твои?

— Каб мои были б, жили б со мной.

— Нет, не думай ничего плохого. Я не выгонял ее, и она про меня плохого не брехнет. Но так вот не сложилось промежду нами, хоть и впрямь, любили друг дружку много лет. Считай, с самого сызмальства знались. Она единая понимала и ждала. Своею радостью считала и ни на кого другого не глядела. Покуда росли, все казалось гладко и шелково шло. На одной улице жили, всяк шаг на виду Но с самого детства невзлюбили меня ее родители. Было, встретимся где в деревне, они аж заходятся. Готовы в клочья порвать.

— С чего так? — удивилась Варя.

— Сказывал, что озорным рос. Они не только слыхали, а и сами от меня натерпелись! — покраснел человек, вспомнив детство:

— Я ж знал, что они Нюрку супротив настраивают, не дают видеться, ругают ее, а и меня обзывают по-всякому. Вот за это и получали полные пригоршни. Ну, однажды ихнего кабанчика на крышу избы заволок и привязал к трубе. Вся семья обыскалась, где кабанчик орет. Ни в сарае, ни во дворе его нет, а визжит, будто режут. А свиненок уже всю крышу изгадил, покуда увидели. Ну, попробуй его достать и сними с избы. Крыша вовсе ветхая, ступить на нее страшно, того гляди, провалишься в самый дом. Так вот они его только к вечеру сняли, кабан, что чумной, а может с радостей, по двору до ночи носился. Когда поймали, увидели, что грыжа появилась у скотины, видно со страха иль от крика. Пришлось его прирезать. Так Анькин отец грозился и меня отловить, разделать и опалить рядом с кабанчиком. Ну да я не порося! Дарма в руки не даюсь. И осерчал на Нюркиного папашку. А он, хоть и в годах, но редким кобелем был. Выследил я, когда он к Верке одноглазой пришел, и только они свет погасили, я дверь избы подпер колом и позвал Веркиного мужика — деревенского пастуха. Он на то время на крестинах бухал. Сказал, что его дома гость дожидается, какой к бабе на ночь пришел. Тот враз протрезвел, бегом в избу воротился и накрыл обоих на горячем. Что тут было, словами не передать. Своей бабе голову на задницу чуть не свернул. Анькиному отцу руки и ноги поломал, на уши их закручивал. Уж и не знаю, кто меня им выдал, но когда оба отдышались, вздумали проучить. До ночи гонялись за мной по всей деревне с веревкой. Отлупить иль повесить вздумали, только не пришлось, не достали они. Сбежал я и спрятался от них. Потом им в печную трубу кота сунул. Тот всю ночь блажил, спать никому не дал. А дело зимой, в лютый холод. Попробуй, затопи печь, коль в ней кот застрял? Пришлось трубу разбирать. А выложи ее заново на холодище! Вот и приперлись к нам. Матери моей грозить стали, что меня живым на погосте зароют, если она не остановит от озорства. Ну, я на то время в подвале спрятался и все слышал. Мамка и впрямь отговаривать стала. Испугалась, а что спросишь с озверевшего мужика?