Татьяна Устинова - Близкие люди

— Ну да-а, — протянул Степан, помолчав, — конечно. Как это я сразу… Выходит, ты из чистого благородства тетрадь попер, а, Черный? Просто потому, что на тебе от благородства и великодушия пробу негде ставить, да?

— Я тебе в морду дам, — сообщил Чернов в сторону подоконника, — мало не покажется.

— Ну дай, — разрешил Степан вяло.

— Ну и дам, — пообещал Чернов, но тоже без энтузиазма.

Вдоволь посмотрев по сторонам, они встретились глазами и сразу же отвернулись друг от друга.

— Этот козлина, который в котловане помер, он же ее шантажировал, — сказал Чернов через некоторое время. — Это он с нее в последний раз должен был бабки получить. И не получил.

— Не получил потому, что его кто-то в котлован столкнул, — продолжил Степан, — переоценил Муркин свои силенки. Кто-то решил, что до конца жизни платить не станет, и того… прикончил его. Очень даже качественно прикончил. Все решили, что это несчастный случай.

— Один ты сомневался, — проговорил Чернов язвительно. — Дернул тебя нечистый сомневаться!..

— Но остался кто-то еще, кто тогда ей звонил, — продолжил Степан, не слушая Чернова, — и тот, второй, в курсе всех муркинских дел, потому что она тогда сказала, что надеялась, что все кончилось, а оказывается, ничего не кончилось! Я тебе сам про это рассказал. Ты сложил вместе тетрадку, звонок и то, что она про ментов все время выспрашивала и про то, своей ли смертью Муркин помер, получил правильный ответ и решил, что ее сию минуту отволокут в КПЗ. И такое благородство в тебе взыграло, и такие чувства добрые, которые ты лирой пробуждал, и такое великодушие тебя охватило, что ты побежал на Дмитровку и тетрадь из сейфа упер!..

— Да не благородство, твою мать!! — заорал Чернов и вскочил, двинув стол так, что бронзовое чудище неторопливо зашаталось, сдвигаясь все ближе и ближе к краю, качнулось в последний раз и с тяжелым стуком грохнулось на пол. Покатилось и замерло где-то под креслом. Степан и Чернов проводили его глазами.

«Вот и конец всей прежней жизни», — подумал Степан.

Время вышло. Времени больше нет.

— Я ее люблю, — сказал Чернов громко и ясно, — и мне наплевать на то, что она там натворила. Я ее люблю, и я ее прикрою. Ясно тебе?

— Ты… что? — переспросил Степан осторожно. — Что ты придумал, Черный?

— Я ничего не придумал, — ответил Чернов раздраженно, — если ты ни черта не понимаешь, можешь катиться к чертям собачьим. Я все равно ее прикрою. Не было никакой тетради. Она тебе по пьяни приснилась. Тем более ты в офисе всем громогласно объявил, что у тебя из сейфа ничего не взяли. Муркин никого не шантажировал. Саша по телефону ни с кем не разговаривала. В ночь убийства она была со мной. Я с ней спал.

— Вранье какое! — сказал Степан весело. Ему почему-то сильно полегчало.

— А хоть бы и вранье! Ты все равно ничего не докажешь. И Никоненко твой ничего не докажет!

— Ну ты, блин, даешь, Черный! А я себе всю голову сломал, какого х… ты во всю эту бодягу влез! А оказывается, по большой и чистой любви.

— Да, — подтвердил Чернов, — по ней.

Он говорит правду, понял Степан.

Он действительно любит Сашу.

Он никого не убивал. Он все тот же Черный, который хоронил Степанову мать и крестил Ивана в крошечной церковке на улице Неждановой. Кто-то другой — не Черный! — затеял всю эту бодягу. Скорее всего кто-то достаточно близкий, но не такой близкий, как Чернов.

Господи, спасибо тебе!

В голове стало легко и просторно, как будто оттуда вынесли что-то громоздкое и тяжелое, что стояло прямо посередине, мешая нормально жить. Его не смущало даже то, что, по большому счету, ничего не изменилось. Все осталось таким же тяжелым и скверным, как утром, и все-таки, все-таки совсем не таким…

Степан тяжело поднялся со стула и подошел к креслу.

Наклонился и стал шарить. Бронзовое чудовище закатилось далеко, просто так не достать. Степан, кряхтя, встал на колени и полез под кресло.

— Слушай, Черный, — сказал он оттуда, — может, нам с ней просто поговорить, а? Ну, просто спросить, что все это означает? Что-то мне худо верится, что Сашка среди ночи едет в Сафоново, подкрадывается к мужику, толкает его так, что он падает, да еще точненько виском на плиту. И сразу отбрасывает копыта. Не зовет на помощь, не стонет, не орет. А?

С чудищем в руке он выбрался из-под кресла и сел на пол.

— Смотри-ка, — сказал он удивленно, — они даже не разбились. Только почему-то не идут.

— Идут, — возразил Чернов странным спазматическим голосом, — они идут, Паша. Просто ты их держишь вверх ногами.

— Ты катайся, — прокричала Ингеборга, — а я посижу немного! Что-то я устала! Я вот тут на лавочке посижу!

— Ладно! — издалека согласился великодушный Иван. — Только вы все равно на меня смотрите, хорошо?

— Хорошо! — пообещала Ингеборга, подруливая к лавочке.

Непривычные ноги закаменели в икрах, как будто она долго лезла в гору. Худая Иванова спина и синяя кепка «Рибок» скрылись за кустами и снова возникли с другой стороны аллеи.

Уговор был такой — туда и обратно. За пределы аллеи не выезжать, а Иван — Ингеборга это уже знала — всегда соблюдал условия договора, хотя на первой стадии отчаянно торговался, выклянчивая условия получше.

Весь в отца.

Помогая себе плечами, она с трудом стащила рюкзак с мокрой спины и отыскала в нем сигареты. Конечно, курить после физической нагрузки вредно, но что ж поделаешь, если хочется Кроме того, она честно заслужила небольшой перерыв. Они катались уже часа три, и все это время Ингеборга учила, наставляла, держала за руку, показывала, как именно нужно ставить ногу, чтобы обеспечить себе свободу маневра, как преодолевать препятствия, как правильно разворачиваться и тормозить.

Как она и предполагала, коньки у Ивана были очень дорогие, почти профессиональные, а умения — никакого. Однако он быстро и с энтузиазмом учился. Высунув от усердия язык, он по сто раз проезжал все те же десять метров, чтобы шикарно затормозить рядом с Ингеборгой. Худая спина под стильной майкой моментально стала мокрой, а ручка, похожая на прутик, дрожала у нее в руке от напряжения.

Он так старался, что на него жалко было смотреть.

— Ну как?! — развернувшись, заорал он с другого конца аллеи.

— Отлично! — прокричала она в ответ. Он все время требовал одобрения и участия. Наверное, если бы она не выражала его поминутно, он вообще не стал бы кататься.

Ребенок, обойденный вниманием взрослых. Славный, старательный, немножко капризный, очень упрямый одинокий ребенок.

Черт бы побрал его папашу!..

С утра он вновь полетел на работу, как будто от его приезда зависела по меньшей мере чья-то жизнь.