Татьяна Устинова - Близкие люди

Черт бы побрал его папашу!..

С утра он вновь полетел на работу, как будто от его приезда зависела по меньшей мере чья-то жизнь.

— У нас опять проблемы, — сообщил он удивленной Ингеборге и испуганному Ивану.

Может, у него и в самом деле неудачное время, а может, он всегда такой ненормальный?

Ингеборга наконец-то закурила и с удовольствием огляделась по сторонам. Народу в Парке Горького было не много — в основном мамы с колясками и какие-то неоперившиеся юнцы, намертво приросшие к пивным бутылкам. Интересно, кто-нибудь знает, как они выглядят без бутылки, засунутой в рот?

Сидеть на солнышке было тепло и приятно, лавочка была чистенькой и веселой, вполне готовой к летнему сезону. Неподалеку, за каменной балюстрадой, рабочие монтировали сцену — готовились к первомайским праздникам. Из кафе пахло жареным мясом и свежим хлебом.

Вообще говоря, поесть сейчас самое время…

Иван на полной скорости развернулся на сто восемьдесят градусов и поехал спиной вперед, вызвав панику у двух юных леди, старательно и безуспешно пытающихся разогнаться. Леди кинулись в разные стороны, и одна из них чуть не упала.

— Иван! — закричала Ингеборга. — Будь осторожен! Смотри по сторонам!

— Я классно развернулся?

— Да! Супер!

Газоны были зелеными и свежими, небо голубым и весенним, воробьи на балюстраде веселыми и беззаботными, как и полагается воробьям в апреле, когда тепло и кругом полно еды, и на душе у Ингеборги было, наверное, так же легко, как у воробьев.

Все отлично. Иван замечательный мальчик. С ним вполне можно ладить, особенно если не поддаваться умильной бабьей жалости, от которой хочется ронять на его золотистый затылок сладкие слезы, с утра до ночи кормить плюшками с изюмом, баловать, ухаживать и ничего не запрещать.

Несколько раз ей приходилось вполне серьезно себя останавливать, чтобы не начать проделывать все эти глупости, губительные для ребенка, как говаривала ее профессорша, доктор наук, сухарь и знаток всего на свете. Детей профессорша видала только из окна своей квартиры, расположенной на пятом этаже, когда их выводили гулять на унылые и чахлые просторы каменного сталинского двора.

Ингеборга усмехнулась.

Бог с ней, с профессоршей.

Помнится, еще царь Соломон утверждал, что «и это все пройдет». Вот оно и прошло, в полном соответствии с цитатой. Ивана она будет воспитывать так, как считает нужным сама, и наплевать ей на великие авторитеты!

Именно поэтому сейчас они пойдут в кафе и станут есть шашлык с лавашем и запивать его кока-колой и заедать мороженым, а не поедут домой к правильному вегетарианскому борщу.

Вот так.

Интересно, что она станет делать первого сентября, когда придется отдать Ивана в чьи-то чужие руки? Может быть, она даже не узнает, выпал ли у него последний молочный боковой зуб, который по-хорошему давно надо бы выдрать, только деловому папаше все недосуг. Чем она будет заниматься по вечерам, когда придет время читать Ивану про его любимых мумми-троллей? Куда она денет субботы и воскресенья, которые сейчас можно потратить на поход с Иваном в музей или Парк Победы, тем более его полоумного папаши, как правило, не бывает дома и по выходным?

Она не учла этого, когда согласилась посидеть с Иваном в качестве временной няньки. Тогда она была совершенно уверена, что это просто работа на лето за очень хорошие деньги, Вот дура. При чем тут деньги?..

— Пить хочу, — сказал рядом Иван и деловито полез в ее рюкзак. — А где наша вода?

— В наружном кармане, — ответила Ингеборга и добавила, больше для порядка: — Когда лезешь в чужую сумку, нужно сначала спрашивать разрешения.

Смежив длинные светлые ресницы, Иван глотал воду, на мордахе у него было написано неописуемое блаженство.

— Я же не в чужую, — возразил он, отрываясь от бутылки и дыша тяжело, как набегавшийся жеребенок, — я же в нашу!..

Ингеборга засмеялась.

Что там великие авторитеты думают на этот счет? В смысле «губительных последствий»?

А сумка-то действительно «наша»…

— Иван, мы сейчас пойдем обедать, — объявила Ингеборга, решив, что не будет никаких губительных последствий, если она оставит эту сумку без внимания. — Уже половина третьего.

— А можно я еще разочек прокачусь? — немедленно заныл Иван. — Я только туда и обратно, а вы на меня посмотрите, ладно? Ну пожалуйста…

— Хорошо, — согласилась Ингеборга легко, — один круг, и мы идем обедать. Кстати, ты особенно не старайся выложить все силы прямо сейчас. После обеда мы тоже можем покататься. Если захотим, конечно.

— Что, правда? — спросил Иван недоверчиво, но Инга Арнольдовна лишь посмотрела как-то так, как умела смотреть только она одна, и так, что сразу становилось ясно — она не обманывает, не морочит ему голову и не старается от него отвязаться.

А Клара только и делала, что обманывала его!..

Ножки-дощечки, обутые в двухсотдолларовые коньки, проделали замысловатый пируэт, и, стараясь делать все правильно, Иван покатил по аллее. Худая мокрая спина и несуразно длинные руки, которыми он беспорядочно махал, выражали щенячий восторг.

Ингеборга тоже хлебнула воды из бутылки и засунула ее обратно в карман рюкзака.

Господи, какой скотиной должна быть женщина, которой хватило духу его бросить! Ну ладно мужа — муж действительно не подарок, — но такого мальчишку!

Ингеборга решительно заправила под кепку выбившуюся прядь волос, поднялась с лавочки и подхватила рюкзак. Что-то ее все тянет на ту самую слезливую жалость, которую она так решительно осуждала десять минут назад.

Иван выехал из-за поворота — лицо сосредоточенное, губы сжаты, — с некоторым усилием выровнял ноги и стал разгоняться. И все-таки не удержался, глянул — наблюдает она за ним или нет — и, увидев что наблюдает, улыбнулся короткой победной улыбкой.

Ингеборга шмыгнула носом и помахала ему рукой, хотя он уже смотрел под ноги, а не на нее.

— Здрасьте, — сердито сказал кто-то у нее за спиной, — я вас еле нашел.

От неожиданности она повернулась как-то на редкость неловко, коньки, поехали у нее из-под ног, и, чтобы не упасть, она со всего маху плюхнулась задом на лавочку. Пластмассовая бутылка в рюкзаке издала подозрительно неприличный звук.

Павел Андреевич посмотрел, как показалось Ингеборге, с недоумением.

— Папа?!! — издали заорал Иван. — Папа, это ты?!!

— Нет, — сказал папа, — это не я. А это не ты?

— Папа!!! Папочка!!!

Раскинув руки, Иван подлетел, прыгнул, повис, беспорядочно тычась лицом куда попало. Коньки лупили по скамейке, сияли кривоватые передние зубы, и распластанная на лавочке Ингеборга вдруг подумала, что знает теперь, как выглядит беспредельное, полное, вселенское счастье.