Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Что бы ни случилось в нашем подъезде: горели ли кнопки в лифте, пропадала ли у какой-нибудь старушки хранившаяся на лестничной площадке картошка, выскакивали ли вдруг из почтового ящика белые мышки — всегда все шли к Галине, и она первым делом извинялась, даже не спрашивая, что на этот раз совершили ее сорванцы. Она соглашалась возместить любой ущерб и умоляла соседей только об одном — не заявлять в милицию. Мальчишки ее вели себя как беспризорники, хотя Галя из сил выбивалась, чтобы держать их в руках. За ними водились и более серьезные грехи: так, подозревали, что именно они подожгли у нас под окнами случайно забредший во двор бульдозер. Единственным человеком, которого они если не боялись, то хотя бы уважали, был их отец, но он был летчиком и летал где-то далеко в Сибири, а в Москву залетал не чаще двух раз в год — видно, этих кратких визитов ему вполне хватало для общения со своей буйной семейкой.

Увидев, что вид у меня совершенно заспанный, Галя тут же по привычке принялась извиняться:

— Ой, Агнесса, извините, пожалуйста, я думала, что вы уже встали…

— Ничего страшного, я уже проснулась, — благородно солгала я.

— Я никогда бы не стала вас беспокоить так рано, но мои сорванцы опять напроказили…

Я вспомнила про вчерашнюю записку и удивилась про себя: почтовый ящику меня не сгорел, руки я вчера не испачкала ни в лифте, ни об ручку двери… Что еще они там натворили?

Галя подтолкнула локтем старшего:

— Хватит шмыгать носом, давай рассказывай!

Митя шмыгал носом вовсе не потому, что его душили слезы раскаяния, нет, просто нос пострадал в той же схватке с неизвестным мне противником, что и губа. Довольно-таки гнусавым фальцетом он принялся за свой рассказ:

— Мы вчера часов в восемь с Васей возвращались домой, вот… У вас на двери висела на ручке перевязанная ленточкой коробочка. — Он показал рукой на привязанный к ручке шнурок. — Ну вот… Такая красивая коробочка, квадратная, маме недавно как раз такой набор шампуней на день рождения подарили… И еще за ленточку были засунуты цветы.

— Какие цветы? — Я ничего не понимала.

— Ну они немного похожи на ромашки, с белыми лепестками такие…

— Голанские хлизантемы, — вмешался младший, с гордым видом выговаривая это сложное название.

— Так где же это все?

Галя покраснела до корней волос, а Митя, нимало не смутившись, продолжал:

— Мы решили посмотреть, что там. Честное слово, мы взяли только посмотреть, мы бы потом вернули…

Из дальнейшего его рассказа, прерываемого постоянным шмыганьем и восклицаниями Гали типа «Как вам не стыдно!» и «Вы же знаете, что брать чужое нехорошо!», выяснилось, что мальчишки не решились вскрыть мой презент на лестничной площадке, куда в любой момент могли выглянуть соседи или мама. Тем более они не могли отнести коробочку домой. Тогда они схватили добычу и направились с ней в дальний конец двора, туда, где после недавно завершенной стройки валялись кучи мусора и неубранной земли. Насколько я знала, это было любимое место всех мальчишек нашего микрорайона; оттуда они возвращались к мамашам, все перепачканные, нередко с поцарапанными забытой строителями арматурой руками и ногами, но страшно довольные.

Но спокойно вскрыть коробочку им не удалось и там — как только они принялись за дело и развязали ленточку, появилась ватага мальчишек из девятого дома. Этот дом служил когда-то общежитием для метростроевцев, и до сих пор люди жили там в коммуналках, по нескольку семей в малогабаритных, тесных квартирках. Его обитатели пылали прямо-таки классической, по Марксу, Энгельсу и Ленину, классовой ненавистью к жильцам из более благополучных и благоустроенных домов. Так вот, на пустыре откуда ни возьмись материализовалась пятерка малолетних хулиганов из метростроевского дома, ведомых всем нам хорошо известным конопатым Гошей, которого от тюремной решетки спасало только малолетство. Сразу же началась неравная схватка, и в пылу ее коробочка переходила из рук в руки, покуда Митя, изнемогавший от наседавшего на него противника, не решил, что лучше она не достанется никому, и не забросил ее в глубокую канаву, оставленную после себя строителями. И тут…

— И тут она как рванет! — В голосе Мити слышалось восхищение.

Младший добавил:

— Трах-тарарах — и в клочья!

Я казалась себе совершенно спокойной, но почувствовала, как на спине рубашка прилипла к голому телу — меня прошиб холодный пот.

— То есть как это взорвалась? Как хлопушка?

— Не, как настоящая бомба! Земля так и полетела во все стороны!

Оказывается, именно благодаря этому обстоятельству Галя и узнала о происшествии — мальчишки пришли домой перемазанные с ног до головы и к тому же порядком перепуганные: на допросе, который тут же учинила им обозленная мать, Митя молчал, как советский разведчик в лапах гестапо, зато семилетний Вася не выдержал и раскололся.

— Хоть кусочек от этой коробки остался? — Я пыталась говорить ровным голосом, как будто случилось нечто совершенно обыденное.

— Не-а, ничего не осталось, зато воронка — класс!

— Галя, не волнуйтесь так, ничего не случилось, просто кто-то решил надо мной подшутить. А вы, сорванцы, слушайте: я не надеру вам уши, хотя стоило бы, и даже мама ваша с этим согласится, если вы покажете мне, где все это произошло.

Мальчишки тут же предложили мне свои услуги: они явно не ожидали, что так легко отделаются, а, впрочем, по большому счету это им было все равно. Я вернулась к себе и на скорую руку оделась, сунула несколько шпилек в свою нечесаную гриву, и мы с мальчишками отправились на место взрыва. Идти было совсем недалеко, и через три минуты мы уже были на пустыре.

Увы, это была уже далеко не та захламленная строительным мусором и перекопанная площадка, к которой мы привыкли. Несмотря на субботнее утро, тут кипела жизнь. Распоряжались здесь рабочие в ярких оранжевых жилетах, трезвые как стеклышко: никаких канав и ям не осталось и в помине, и часть площадки была уже заасфальтирована. Зазевавшись, мы с сорванцами чуть не попали под поезд-асфальтоукладчик, и нам досталось от водителя; впрочем, на этот раз я не обратила никакого внимания на густой солдатский мат, а Митя с Васей лишь присвистнули от восхищения.

Мне нравится, что дороги в Москве стали походить на дороги, а не на полосу препятствий. Когда мой «Москвич-бенц» на ходу, то я очень хорошо чувствую разницу между московскими мостовыми и загородными «автострадами», так похожими на проселочные грунтовки. Например, когда ты по ямам и колдобинам выбираешься из какого-нибудь Одинцова и наконец доезжаешь до реконструированной и залитой светом кольцевой, то в благостном настроении благодаришь Бога и нашего мэра. Но это уж слишком — работать в субботу, и так быстро! У Лужкова какая-то патологическая страсть к дорожным работам! Нечего и говорить, что от взорвавшейся коробки не осталось и следа.