Татьяна Устинова - Близкие люди

Часов в шесть приехал Белов, привез пакет гамбургеров из “Макдоналдса” и две двухлитровые бутылки кока-колы.

– Гадость какая, – сказал Степан с отвращением и залпом выпил стакан колы. – Зачем ты ее купил, Эдик? Специально, чтобы нас развращать?

Мама старалась приучить их с Иваном к здоровой пище: запекала рыбу, резала салаты и заправляла их оливковым маслом, яичницу не приветствовала, а кока-колу вообще загнала в глубокое подполье.

Мамы не стало, и как-то в один день Степан возненавидел кока-колу, которую до этого исправно любил.

– Пироги-то небось еще утром кончились? – спросил Белов, закуривая невиданно тонкую душистую сигаретку и брезгливо разворачивая гамбургер. – Сашки сегодня нет, я решил, что вы так и сидите голодные.

– Правильно решил, – буркнул Чернов с набитым ртом. – А если Степан не желает, я докушаю. Я вопросами здорового питания не озабочен.

– Ты у нас вообще мало чем озабочен, – поддел Белов, деликатно откусил от гамбургера, зачем-то внимательно осмотрел то место, от которого откусил, и только после этого начал жевать. – Ну что? Когда начинаем работать? Ты с Рудневым разговаривал сегодня, Степ?

– Разговаривал. – Степан глотнул еще колы и скривился от отвращения. Есть гамбургер всухую было невозможно, и не есть тоже невозможно, потому что в восьмом часу на Степана всегда нападал чудовищный голод. – Пока у них никаких претензий нет. Я объяснил ситуацию, сказал, что завтра-послезавтра мы начнем работу. Ну, он меня выслушал, и все. Чует мое сердце, что он завтра с утра нагрянет. Голову даю на отсечение – нагрянет. Черный, пусть с утра все бросаются работать Чтоб Руднев видел сплошной трудовой героизм после вынужденных простоев. Эдик, плиты когда подвезут?

– Должны были еще три дня назад, но я же все отменил…

– Значит, возобновишь. Если получится, пусть завтра начинают завозить. Хоть в ночь, хоть когда угодно. Мы график кровь из носа должны догнать.

– А ты завтра что, не приедешь?

– А хрен его знает, приеду я или нет. – Степан доел гамбургер, скомкал хрустящую бумажку и зашвырнул ее в корзину Она просвистела мимо уха Белова и аккуратно приземлилась прямо на пол, совершенно в другой стороне, не в той, где находилась корзина.

– Молоток, – похвалил Чернов. – Снайпер.

– Я завтра с утра поеду в охрану труда, в мэрию, в префектуру, в хренотуру. Далее везде. Если кто-нибудь явится из доз на вальщиков прямо сюда, принимайте с почетом, со всем соглашайтесь, угощайте пирогами, в глаза смотрите преданно и ждите меня. На объект никого не пускать. Только тех, которые в масках и с автоматами, но этих мы вроде не ждем.

– Эти два месяца назад были, – напомнил Белов, интеллигентно и не без изящества доедая гамбургер. – Теперь не скоро явятся.

– Никто не знает, когда они явятся, – пробормотал Степан. – Что там на Дмитровке, Эдик?

Пока Белов излагал события, начав с “после обеда”, когда уехал Степан, солнце завалилось за ближний лес и макушки деревьев резче выступили на фоне налившегося янтарным цветом неба.

Уехать бы в Озера. Взять Ивана и уехать с ним в Озера.

Вдвоем. Чтобы не нужно было ежеминутно пить и развлекать толпы многочисленных гостей.

Топить каждый день баню на берегу озера, в черной полированной воде которого отражаются серебряные ивы и кажется, что до противоположного берега рукой подать, а на самом деле километров десять, если не больше. И волшебный лес на той стороне стоит сплошной стеной – такую картину маленький Степан видел в Третьяковке. А утром, оскальзываясь на мокрой от росы траве, тащить на плечах лодку и смотреть, как погружается в молочный туман залихватская кепка идущего впереди Ивана и наконец пропадает совсем, и слышно только, как позвякивает у него в руках дужка ведра и из тумана разносится утренняя, бодрая и до невозможности фальшивая Иванова песня.

А после рыбалки можно сходить за черникой – недалеко, на ближайшую горку, – и вечером есть ее ложкой из огромной миски, посыпая каждый следующий открывающийся слой сахаром. Иванова мордаха моментально станет фиолетовой, сизой, розовой, а язык – совершенно черным.

Степан улыбался, глядя мимо Белова на лес, который уже совсем потемнел, как будто налился черной водой, и в остывающее небо над ним, быстро теряющее свою янтарную глубину.

Он пришел в себя, только когда осознал, что Белов замолчал и оба зама смотрят на него с выжидательным интересом.

– Вот что я думаю, – сказал Степан, и вдруг оказалось, что он и вправду все время думал об этом. – Нам нужно сегодня же просмотреть все барахло покойного Муркина. Я так понимаю, что разрешение на это нам выдано автоматически. Правильно?

– Зачем нам его барахло? – спросил Белов недовольно.

Степан мог себе представить, какую бурю негодования в душе чистоплотного Белова вызвала одна только мысль о копании в чужих вещах. – Что ты хочешь там найти, Степа? Наркотики?

Золото и бриллианты?

– А черт его знает, – сказал Степан, выбрался из-за стола и протяжно вздохнул, свежим взглядом оценив свои джинсы.

Впечатление было такое, что они стали грязнее. – Кто со мной?

Замы как по команде посмотрели в разные стороны, как бы ища срочную работу, к которой необходимо немедленно приступить.

– Все ясно, – констатировал Степан, – никто не желает.

– Я пойду, Степа, – неожиданно пожелал Белов. – Черный, а ты на телефонах оставайся, о'кей?

Степан удивился – он был уверен, что в муркинское жилище более охотно отправится Чернов.

– Могу и на телефонах, – буркнул Чернов неохотно, – только пусть лучше на телефонах Тамара остается, а я пойду с Петровичем потолкую.

– Тамара ушла давно, – сказал Степан, – и ты вполне можешь уходить. Я запру, да и все. Какие телефоны в полвосьмого!..

Покойный Муркин квартировал в вагончике, как и большинство рабочих. Его сосед примерно за неделю до происшествия отбыл на историческую родину в Гомель, повез семье паек и деньги.

– Что искать-то будем? – спросил Белов брезгливо, когда Степан щелкнул выключателем и под низеньким вагонным потолком засветилась унылая до дрожи в глазах, голая “лампочка Ильича”.

– Не знаю, – огрызнулся Степан, – что-нибудь необычное. Деньги, может. Какие-нибудь странные вещи.

– Какие вещи? – страдальческим голосом переспросил Белов, но Степан, которому тоже было не по себе, так цыкнул на него, что Эдик моментально заткнулся и только длинно вздыхал, глядя, как Степан решительно вытряхивает на койку, покрытую смятым солдатским одеялом, содержимое клетчатого чемодана. Вещи вывалились безобразной кучей. Степан запустил пальцы в короткие волосы, активно, как блохастый пес, поскреб там и стал по одной вытаскивать из кучи вещи.