Наталья Андреева - Дети белой богини

- Мне неловко всем объявить, что у меня дом­работница. Понимаешь?

- Почему неловко?

- Потому. Вера Васильевна вот уже много лет Помогает мне по хозяйству. То есть помогала. А потом... Словом, она собиралась выйти замуж, но теперь вновь оказалась в сложном финансо­вом положении...

Герман тщательно подбирал слова, но Завьялов и половины не услышал, потому что внимательно приглядывался к Вере Васильевне. Лицо знакомое. Но это не удивительно. Прожив столько лет на Фаб­рике, трудно встретить человека, лицо которого не­знакомо. Женщине чуть за сорок. Бледна, щеки впа­лые. Когда-то была красива, но теперь в темных во­лосах мелькает седина, кожа сухая, вокруг глаз за­метны морщинки. Она старше Германа. Нет, не любовница. Косметикой не пользуется, седину не закрашивает, одета плохо - в старые джинсы и сви­тер ручной вязки. Даже Валюша по сравнению с ней — королева. Чего они оба так испугались?

- Меня дочка ждет, - просительно посмотре­ла на Германа Вера Васильевна. - Ей рожать ско­ро. Мало ли что. Я пойду?

- Конечно, - кивнул Горанин. - Сколько я вам должен? - Давайте выйдем в коридор и там рас­считаемся.

Как хлопнула входная дверь, он не услышал. Должно быть, Вера Васильевна прикрыла ее ак­куратно, тихо. Завьялов сидел, уставившись в те­левизор. Ему показалось странным - Горанин хо­дит по дому босой, полуодетый. И женщину, по­хоже, это нисколько не смущает.

- Значит, это твоя домработница? - спросил он, когда Герман вернулся.

- Ну да. - сказал бывший друг, натягивая ру­башку.

- Постой... Та самая Верка, которая...

- Сплетни о нас - чушь собачья. Вера Васи­льевна ходит ко мне. Тайком. Я не хочу объяв­лять об этом. У нее двое детей. Сыну двадцать два, он учится. Дочь скоро родит. Сам понима­ешь, деньги нужны.

- Не знал, что ты такой--Какой?

- Добрый. И стеснительный.

Герман смущенно кашлянул и виновато ска­зал:

- Соседи немного в курсе. Слух-то по городу идет, но не все правильно понимают.

- Я понял правильно.

- Слушай, что случилось, зачем пришел-то? -резко сменил тему Герман.

- Да ты же сам в гости звал!

- Может, поужинаешь со мной? Вера борщ сварила. Вкусный. Она хорошо готовит. Налить?

Герман предложил выпить водочки, под борщ, но Завьялов отказался, он все раздумывал, как за­говорить о деле. Горанин выпил один, и пока они ели, нахваливал кулинарные способности своей домработницы. Что-то здесь было не то.

- Послушай, имя Павел Павнов тебе ни о чем не говорит? — спросил, наконец, Александр.

- Нет. А кто это? - Герман с хрустом откусил соленый огурец...На светлую рубашку капнул рас­сол.

- Выпускник юрфака. С красным дипломом окончил.

- Да? И что? - равнодушно спросил Горанин, аккуратно промокнув салфеткой яркие, чувствен­ные губы.

- Ты вспомни. Нигде не пересекались? Быть может, ты дело вел, в котором он фигурировал?

- Павнов? Выпускник юрфака? Не было та­кого, - уверенно сказал Герман.

- А на бытовой почве? Девушку, например, у него не уводил?

- Я? Девушку? У какого-то сопливого маль­чишки? Тоже мне, соперник!

- Тем не менее, он за тобой следит.

- Да ну тебя, - отмахнулся Горанин. - Ты, Зява, стал ревнивым и мнительным.

- Смотри. Я тебя предупредил.

- Так ты за этим пришел?

- Сам посуди, разбили машину, похожую на твою. Манекен, похожий на тебя, сломали, укра­ли костюм. Возможно, изрезали его на куски. Дальше что?

Горанин даже рот раскрыл. Уставился на при­ятеля, словно привидение увидел. Выражение лица у него было странное.

- И еще рисунки, - напомнил Завьялов.

- Какие рисунки?

- Мои. То ли между нами телепатическая связь, то ли он их находит и...

- Зява, ты бы пошел показаться врачу, - лас­ково сказал Герман. - Хочешь, я договорюсь?

- Ты что, мне не веришь?

- Все это последствия контузии. Твои, гм-м-м... галлюцинации.  

- Павел Павнов реально существует. Я видел его сегодня. Сначала в городе, потом на Пятачке, на рынке. Можешь спросить у Оли Соловьевой.

- Кто такая Оля Соловьева?

- Моя бывшая одноклассница. Она там сига­ретами торгует. На рынке.

- Ну хорошо. Я наведу справки.

- Только поспеши. Он опасен.

- Я, знаешь ли, тоже, - самодовольно сказал Герман.

- А если у него оружие?

- Да хватит меня пугать!

- Только не говори потом, что я не предупреж­дал. Ты знаешь мое чутье. Скоро в городе будет труп.

- Чей? - пристально глянул на него Герман.

- Этого я не знаю. Но предполагаю, что твой.

Горанин расхохотался. До слез. Потом поднял­ся и направился к шкафчику, где на одной из по­лок лежала пачка сигарет. Открыв, протянул Александру:

- Закурим?

- У меня свои.

- Значит, ты пришел меня предупредить, - ска­зал Герман, глубоко затянувшись. - Вот видишь, нервничаю. Чаще курю. За предупреждение спа­сибо. Только убить меня не так-то просто. Не хва­стаясь, стреляю я лучше сопливого мальчишки, который только думает, что может убить челове­ка. А если он на меня с ножом набросится...

Горанин привычно расправил широченные плечи. «Медведь, - подумал Завьялов. - Такой заломает».

—Ну так что, Зява? - пристально посмотрел на него Герман. - Ты успокоился?

- Я, пожалуй, пойду, — Александр затушил сигарету и поднялся.

- Тебя проводить?

- Нет, спасибо. - Вспомнилась та апрельская ночь, когда в него стреляли. - Сам дойду.

«И зачем пришел? - думал он, шагая в сторо­ну Фабрики. Убедиться, что Герман по-прежне­му силен? Что убрать его с дороги можно только проявив чудеса изобретательности? По словам Ольги, Павел Павнов - умница, круглый отлич­ник. Рано ли, поздно способ он найдет...»

День седьмой

Прошло три недели, ночи стали такими длин­ными и темными, что на жителей N постепенно нападала спячка. Даже молодежь, собирающаяся на Пятачке, поутихла. После работы все спеши­ли по домам. Осень, сумерки года, перевалила за половину, приближалась его ночь, долгая зима. А зиму в N откровенно не любили. При хроническом безденежье зима, что тяжелая ноша, придавливает к земле и заставляет эконо­мить силы.

По настоянию Маши Завьялов вновь бросил курить. Уже в который раз. Но теперь твердо. Но­сил в кармане лекарства, словно страховой полис. «Если станет хуже - выпью, - думал он, - но надо держаться. Здоровый ты, пока не признаешь себя больным.» Три недели они с женой вели себя сдержанно, словно нашалившие дети, примерное поведение которых доставляет удовольствие ро­дителям, а меж тем зреет новый конфликт. Алек-• сандр чувствовал, как внутри сжимается пружи­на. Ну сколько можно молчать?

Если неглупые люди чувствуют, что друг дру­гом недовольны, они идут на уступки. Кто-то де­лает шажок назад в надежде, что другой это оце­нит. И отблагодарит. Но тот, другой, не хочет ока­заться проигравшим, он делает свой шажок на­зад. Так они пятятся, пятятся, пока расстояние между ними не станет таким же, как в первый день знакомства. Тогда окажется, что стоят друг перед другом совершенно чужие люди, но каж­дый почему-то ждет благодарности!