Соучастники в любви - Луна Лу
– Je t‘aime, mademoiselle.
Сердце Изабель пропустило удар, и ее тело окутала волна мурашек. С искренним изумлением она взглянула на лежащего на подушке Дивера, расплывшегося в улыбке.
– Ты говоришь по-французски?
– Нет. Эту фразу знают все, Бель, – мягко усмехнулся он. – Когда-то тебя шокировало, что я читать умею, помнишь?
– Это было так давно… – с грустью вздохнула она, не спеша убрать свою ладонь из теплого плена его рук и губ.
– Очень давно.
Взглянув на лежащего рядом Нейтана, Изабель во мраке разглядела затянувшийся шрам на плече от огнестрельного ранения. И многие другие, которых она прежде не видела, прорезающие чернильные узоры, шрамы разных форм и размеров, свежие и не слишком. Ее тянуло прильнуть к его телу и до сумасшествия целовать каждый шрам, пока они все не затянутся. Но, сопротивляясь этому желанию, Изабель отвернулась, и в ее груди защемило. Сколько же времени прошло? Сколько боли они пережили поодиночке?
– Мы тогда были глупыми детьми, мы не ведали, что творили…
– Ты жалеешь? – Нейтан нахмурился, вглядываясь в темный профиль Изабель.
– Жалею, что ты пострадал из-за меня, – вполголоса призналась Изабель и вновь подняла на него взгляд. В темноте Дивер заметил слезы, блеснувшие в уголках ее глаз.
– Мы оба пострадали.
– Кажется, мы причиняем друг другу только боль.
– Ты правда в это веришь? – спросил Нейтан, боясь ответа.
– Не знаю, во что верить. Я не хотела быть занозой, которую тебе пришлось вытаскивать ценой всего…
– Послушай, Изабель, то, что я наговорил тебе в тюрьме, я не имел в виду…
– Я знаю. Нейт, я понимаю, почему ты поступаешь тем или иным образом, но… это все равно больно. Из всего, что ты говоришь, я слышу лишь, что ты любишь девочку, которой я была шесть лет назад, но ты сам сломал ее, Нейтан. Той Изи больше нет, а я – другой человек, испорченный, гнилой. Ты не знаешь меня.
– Это не так. Я знаю тебя, – тихо, но твердо возразил Дивер, приподнявшись. – Ты все еще моя Бель. Светлая, добрая, ненормальная Бель. Знаю, что эта работа тебя убивает, но ты продолжаешь помогать людям. Знаю, что у тебя отстойная зарплата, но ты регулярно переводишь средства в приют для больных животных. Знаю, что тебе двадцать три, у тебя степень бакалавра, а ты все еще смотришь тупые фильмы про супергероев. Знаю, что твой любимый цвет – все еще черный. Знаю, что ты до сих пор ненавидишь заправлять кровать. Знаю, что ты по-прежнему не до конца закручиваешь тюбик с зубной пастой. И я знаю… – горячее дыхание защекотало кожу, когда его губы прильнули к ее плечу, – что тебя возбуждает моя щетина. – Дивер услышал, как она затаила дыхание, и незаметно для нее ухмыльнувшись, прохрипел: – И даже в темноте знаю, что ты сейчас покраснела.
Пораженная Изабель молчала, удерживая себя от унизительных всхлипов, рвущихся наружу. Нейтан сел на кровати, прижавшись грудью к ее спине, и обнял ее за плечи. Его ладонь лежала на ткани простыни, прямо у нее над сердцем, когда бархатистый голос шептал:
– Пусть я и был шесть лет назад тупым малолеткой, который не смог тебя защитить, я говорил правду. Я любил тебя тогда, любил все эти годы и буду любить, даже когда буду жариться на адском гриле.
Все, что хотелось в тот момент Изабель, – раствориться в объятиях любимого человека и быть где угодно, но с ним. Знакомое чувство охватило девушку. Совсем как в семнадцать, она была готова сорваться и идти за этим человеком хоть в самое пекло, хоть на северные острова. Ведь что ее держит здесь, в Ванкувере? Или где-либо еще? Она не жалела ни об одном месте, что покинула. Нигде ее не удерживало и никуда не тянуло так, как к Нейтану Диверу. Как шесть лет назад. Как в ту секунду. Как и всегда.
Но, как бы крепко он ни обнимал Изабель, страх просочился в ее сердце. Мучительный страх, что она вновь почувствует боль и разочарование. Страх, что у них ничего не выйдет. Страх, что она не заслуживает второй шанс.
– Мне пора, – мрачно произнесла она, выбравшись из оков сильных рук.
От неожиданности Нейтан застыл, способный лишь наблюдать, как Изабель в темноте спешно собирает свои вещи с пола.
– Бель? Поговори со мной. Знаю, что не имею права ни о чем тебя просить, но…
– Дивер, ничего не выйдет, – отрезала она, застегнув молнию на платье. – Спасибо, что помог закрыть связанный с тобой гештальт и за оргазмы, но мне правда пора.
Небрежно накинув пальто, Изабель было приоткрыла дверь, но Нейтан тут же захлопнул ее обратно.
– Бель, я должен знать… ты никогда меня не простишь? В этом дело?
Нет. Изабель знала точно. Она простила еще тогда, в своей квартире, в тот самый момент, когда в ее опьяненной душе зародилась призрачная надежда, что он мог быть жив. Злилась, несомненно. Порывалась бросить в него что-нибудь тяжелое и кричать слова ненависти, пока не охрипнет. Но простила. Потому что любила.
Приняв молчание за ответ, Нейтан с горечью вздохнул. Нервно почесал бороду и открывая ей дверь, он не удержался, чтобы напоследок не высказать:
– Надеюсь, когда-нибудь ты полюбишь так, что поймешь, каково это – брать на себя ответственность за тяжелый выбор, чтобы любимому человеку не пришлось этого делать.
– Сложно воспринимать всерьез слова о любви, когда у тебя член стоит, – спокойно произнесла Изабель, не отводя взгляда от его глаз, и тогда Нейтан глянул вниз и вспомнил, что находился посреди квартиры с распахнутой дверью полностью обнаженный. Грустно усмехнувшись, Изабель продолжила: – Надеюсь, когда-нибудь ты полюбишь так, что научишься не делать выбор за любимого человека, а считаться с его мнением.
Кривая улыбка скользнула по лицу Дивера, и его ладонь на дверной ручке сжалась до побеления, когда он произнес:
– Видимо, мы – двое ненормальных, которые не умеют правильно любить.
Осознавая, что не выдержит лишнюю секунду под оливковым прицелом, Изабель дергано кивнула на прощание и выбежала из квартиры. Лишь оказавшись на пропахшей сыростью холодной лестничной клетке второго этажа, она остановилась. Казалось, что оттаявшее в груди сердце становилось одним большим раскаленным шаром, прожигающим легкие. Изабель не волновало, каким грязным был бетонный пол. Не волновало, сколько этажей слышали ее скулеж. Не волновало, что она забыла часть белья в квартире, в которую никогда не вернется.
Все, что волновало
