Дарья Плещеева - Береговая стража

— Так ведь теперь того не печатают, что у меня есть, — возразила Федька. — Покойный дедушка даже журналы собирал — набрал полный комплект «Адской почты», все номера…

— «Адскую почту» беру! — воскликнул юноша. — Дам хорошую цену! А что еще есть?

— Вы приходите к нам, — пригласила Федька. — Сами все книжки увидите и нужные отберете. Ах, голова просто раскалывается… Выйдем на свежий воздух!

Она полагала забежать за угол и быстро уговориться с Санькой о том, где его найти, когда удастся покончить с этой гнусной историей. Что ему не следует показываться в театре, пока там сидят полицейские, было ясно даже дитяти. Сыщикам нужен убийца — и нужен сию минуту. А вытаскивать из застенков невинного человека и исправлять потом его репутацию — куда сложнее, нежели спрятать этого человека на несколько дней в Санкт-Петербурге.

— Подождите меня, сударь, сейчас мне на морозце полегчает, — сказала Федька, рассчитывая вернуться в зал вместе с юношей, чтобы все подумали что-либо амурное. Но он вышел вслед за ней, хотя и не сразу — она уже бежала вдоль театральной стены.

Он побежал следом и увидел, как Федька, придерживая у горла накинутую шубку, что-то втолковывает высокому молодому человеку.

— Так вот ты где, Румянцев, — произнес юноша. — Это славно. Одной заботой меньше…

Глава третья

Нельзя рыдать долго, тем более на морозе. Та вода, что где-то хранится в голове для слезных потоков, иссякает, новой взять неоткуда…

Когда она выливается, образуется, надо полагать, пустое место. И разум, терпеливо пережидавший это стихийное бедствие, выбирается из закутка, расправляет плечики или что там у него имеется, берется за работу.

Санька хотел было устремиться в театр, откуда, как он понял, еще не увезли Глафирино тело, припасть хоть к рукам, сказать последнее «прости». Порыв был благой — да только что там сказала рябая надоеда про подозрения полицейских?

Слушать все, что она толкует, — надо запасную голову иметь для ее бредней.

А ведь дружили, их и в пару ставили еще в школе, пока Федьку не подменили — она подурнела и сделалась обожательницей, и уж непонятно было, куда прятаться от ее долгих взоров.

Однако сейчас пришлось вспоминать каждое слово.

Придется объяснять, куда умчался впопыхах и с безумным видом, где болтался, чем занимался… А как объяснить-то?! Рассказать, что подслушал разговор между Глафирой и кем-то из береговой стражи? Можно бы. Пусть ищут посредника между ней и ее тайным любовником, статочно — и убийцей… Да! Ее задушил любовник!

Эта мысль осенила Саньку и даже ввергла в некую злодейскую радость. Вот, думал он, ты его всем предпочла, и мне также, а он, тобой наскучив, и прибежал в театр со шнурком!

Довод в пользу этой догадки только один — любовник должен подъехать к ее дому, а не подъехал, стало быть, знал, что уж незачем.

Теперь нужно придумать, как это преподнести сыщикам.

Тут-то и прибежала Федька.

— Саня, я тебя ни о чем не спрашиваю и ничего знать не желаю! — выпалила она. — Где ты был полночи — не мое дело! Молчи, не говори! Знать не хочу! Ты только слушай… Тебе сейчас нужно уйти и где-то спрятаться, а я все сделаю сама. Я добыла денег и уговорюсь с Бориской, будто вы вместе были — и из театра вместе ушли, и ужинали, и книжки читали. Ему поверят! Он ведь не питух, как Семен, он скромный, тихий… Ты только спрячься дня на два, на три, я все сделаю и тебе расскажу, чтобы вы полицейским одно и то же говорили!

Санька уставился на нее изумленными глазами — ишь ведь что придумала! Кто знал, что она — такая отчаянная интриганка? Сама мысль ему понравилась — и не придется объяснять господам из управы благочиния то, чего они понять вряд ли смогут по причине каменной тупости собственного мозгового устройства.

— Ты спрячься, да так, чтобы матушка твоя не знала! — продолжала фигурантка, вжимая в Санькину руку рубль. — Она-то и рада бы тебе помочь, да только соврала — а твой милый братец сказал правду. Так что ты домой пока не ходи…

— Ах, так твою мать… — пробормотал озадаченный Санька. Чем, спрашивается, он не угодил брату? И куда податься — так, чтобы семейство не знало? У матери есть сестрица, живет у Александро-Невской лавры, — к ней, выходит, нельзя…

— А через день прибеги ночью к Малаше, стукни в окошко, — наставляла Санька. — Она тебе все перескажет. Ты не беспокойся, я все улажу!

И, хотя Санька очень хотел, чтобы кто-то все уладил без его вмешательства, первая мысль была: этого еще недоставало…

Быть перед Федькой в долгу за такое — это уже опасно. Мало ли, что она вышивает ему платки и дарит пуговицы для фрака? Это — мелочь, ерунда. Он тоже может подарить — и жаль, что не отдаривался хотя бы баночкой с дешевой пудрой или белилами. Так оно было бы правильно… А за спасение от сыщиков, пожалуй, придется платить любовью… так она, кажется, и рассчитала…

— Хорошо, Федя, — сказал Санька. — Все сделаю, как ты велишь.

— Где квартирует Малаша — знаешь?

— Знаю.

— Ну вот… ты не унывай… я для тебя, ты же знаешь…

— Да.

Кабы не рябая рожа, подумал Санька, ох, кабы не рябая рожа…

И даже не эти картечные рябины — многие даже придворные дамы после оспы таковы и успешно замазывают личики, так что не придерешься. Беда в том, во-первых, что слишком часто Санька видел Федьку без белил и пудры, теперь как она ни прихорашивайся, хоть вершковый слой притираний наложи — он и сквозь этот слой ее уродство внутренним взором увидит. А во-вторых — смех будет на весь театр, если он, всегда показывавший береговой страже свое пренебрежение к Федьке, вдруг снизойдет. Этого допустить нельзя…

Да и какие амуры, если в сердце — доподлинная рана? Разве что Анюта могла бы по-бабьи утешить. Но сейчас к ней лучше не соваться — как бы не поссорить ее с откупщиком. Докапываясь до причин Глафириной смерти, сыщики и так много всяких амурных приключений обнаружат, а в городе за этим делом все будут с любопытством следить, не каждый день первую дансерку находят среди декораций с роковым шнурком на шее.

Ох, Глафира, Глафира, нежный голосок, крошечные ручки, бестелесное прикосновение пальчиков к подставленной ладони… словно золотой лучик из светлого рая падал на сцену, и нет его больше…

Слезы опять навернулись на глаза.

— Ступай, Федя, пока тебя не хватились, — сказал Санька.

И тут как будто маленькая молния меж них проскочила. Не только Федька быстро обняла его, но и он — ее, необъяснимо, без единой мысли, да еще и прижал на единый краткий миг. Потом они друг от дружки отшатнулись, и фигурантка еще мгновение глядела ему в глаза, прежде чем повернуться и убежать. Во взгляде были слова: твоя же я, дурак, вся твоя… Но в таком имуществе фигурант Румянцев не нуждался.