Сотерия - Яна Бендер
В палате было тихо. Я села на край его кровати. Он дремал. Все казалось таким спокойным, что мне снова захотелось проникнуть в его мир, чтобы сделать передышку от реальности.
По больнице ходили посетители, и в саду раздавались голоса.
Я поймала себя на мысли, что завидую своему пациенту: на нем не лежит никакой ответственности, он в любой момент может спрятаться от действительности, провалившись в сон.
Я осторожно положила руку на его грудь. Он задышал глубже.
«Что тебе снится?» – подумала я.
Он передернулся и открыл глаза.
– Скоро ужин… – зачем-то заметила я.
Герман попытался поднять руки, но его сковали ремни. Он недовольно посмотрел на меня
– Это не я! – вырвалось у меня оправдание.
Он раскрыл ладонь, и я вложила в нее свою руку. Мой подопечный улыбнулся, но потом закрыл глаза и тяжело вздохнул.
– Тебе плохо здесь?
Он внимательно смотрел на меня, бережно прощупывая косточки моего запястья.
– Не пора ли нам начать раскрашивать черно-белую реальность?
Он отрицательно покачал головой.
– Думаешь, рано?
«Ну да, я же тебе еще не доказала, что действительность лучше твоего мира».
– Ты чего-нибудь хочешь? – заботливо спросила я.
Он осмотрел меня с головы до ног, задерживая взгляд на каждом участке тела, затем усмехнулся с каким-то недвусмысленным намеком, поднял бровь и дерзко впился в мои глаза.
Я нисколько не смутилась, хотя прекрасно поняла – чего именно он хочет. Я сделала ответный жест: подняла левую бровь и усмехнулась. Приняв решение ни слова ему не говорить, я продолжила общение на невербальном уровне.
Началась детская игра «Кто кого переглядит», вот только смысл здесь совсем недетский таился.
17.43.
– Где эта девчонка? – раздался громкий мужской незнакомый голос в коридоре.
Я встала с кровати Германа и, отпустив его руку, всмотрелась в дверь палаты, к которой приближался шум. Петли скрипнули, в комнате показался Филин и какой-то мужчина лет тридцати.
Гость клиники посмотрел на меня и сразу сменил гнев на милость. Глаза заулыбались, и он извинился за грубость, выкрикнутую за пределами этого помещения.
– Простите, а Вы кто? – уловив свое преимущество в сложившейся ситуации, спросила я.
– Ах, извините, я не представился. Меня зовут Еремеев Александр Петрович.
– Очень приятно, – не испытывая особой радости, да и приязни, ответила я.
Он протянул мне руку. Я ответила взаимностью. Однако он, вопреки ожидаемому пожатию, прильнул к ней губами.
– А я, по-видимому, и есть та девчонка, которую Вы искали с дикими воплями голодного буйвола.
– Я же уже попросил прощения, – виновато напомнил он.
– Вы мне пациента напугали, – упрекнула я его. – А у нас, между прочим, лечение проходило.
– Его извинения мне не требуются.
– Ясно, – сухо произнесла я.
– Кстати, я являюсь коллегой Вашего руководителя – Николая Васильевича.
– Поздравляю, – безразлично ответила я, заметив мрачный взгляд Германа.
«Ревнует» – почему-то подумала я.
– Сегодня на конференции мы обсуждали Ваше лечение, способы, предлагаемые Вами. По правде говоря, все врачи, присутствовавшие там, были удивлены…
– Не скромничайте, Александр Петрович, – озвучивала я мысли, словно надиктованные мне голосом моего подопечного, – все врачи говорили, что я сама безумна, сошла с ума, полная дура и ничего не смыслю в психиатрии. Так?
Мой собеседник покраснел, а Филин, встряв в наш разговор, предложил пройти в его кабинет.
– До шести я должна вернуться сюда! – возразила я.
– Зачем? – поинтересовался главврач.
– Я провожаю пациента в столовую и присутствую там во время приема пищи.
Увидев удивленный взгляд Еремеева, я решила, что нужно добавить неоспоримый аргумент.
– Это является частью терапии.
Мой новый знакомый доброжелательно улыбнулся и пропустил меня вперед.
17.49.
Я села в кресло напротив Еремеева, который, откровенно говоря, в наглую рассматривал меня. Филин занял свое место и многозначительно сложил перед собой руки.
– Давайте приступим. У нас мало времени, – прервала молчание я.
– Яна, – обратился ко мне Александр Петрович, – простите, не знаю Вашего отчества.
– Не думаю, что сейчас это имеет значение, поэтому не стоит напрягать Вашу ЦНС.
– Интересно, Вы так торопитесь вылечить его или просто Вам неприятен наш разговор? – не заметив моей колкости, продолжал он.
– В некотором роде, всё вышеперечисленное Вами одномоментно.
– Интересно…
– Абсолютно нет…Быть может обсудим дело, а не меня?
– Да, конечно. Сегодня на конференции был задан вопрос… Как бы помягче сказать?
– Говорите, как есть.
– Один из наших коллег спросил: «Неужели, эта выскочка настолько самоуверенная, что считает, будто может вылечить пациента, который не поддавался никакому лечению более 20-ти лет, не прибегая к помощи препаратов?»
– Хах! – усмехнулась я.
– Не обижайтесь, прошу Вас.
– Iratus sum super populum non. Ut muto sunt3.
– Что это значит?
– Вы же врач – должны знать латынь.
– Я плохо ею владею.
– В таком случае, ничем не могу помочь.
– Что Вы можете сказать? – вмешался Филин.
– А что тут скажешь? Ваш коллега прав, я выскочка излишне самоуверенная, и думаю, что, обращаясь со своим подопечным по-человечески и возвращая его к социуму, помогу ему тем самым адаптироваться в реальности и отказаться от мира иллюзий.
– Так вот, какие цели Вы преследуете? – воскликнул Еремеев.
– Не делайте из себя невинную овечку. Под Вашей шкурой – волк, готовый сожрать беззащитного.
– От чего Вы так со мной?
– «По делам судите их!». Будете говорить, что защищали на конференции мое отношение к данной ситуации? Я слышала с какими криками Вы ворвались в клинику! Вы не на моей стороне, а против меня, поскольку здесь третьего не дано. Я вижу, что все ждут, когда кончатся эти два месяца и результатов не будет, тогда Вы лично вместе со всем высшим светом психиатрии, членов которого самих бы не мешало подлечить транквилизаторами, вскроете ему мозг!
– Яна, разве я произвожу впечатление зверя?
– Одно я знаю точно, я зря трачу с Вами время. Давно наступило время ужина. Меня ждет пациент!
Я встала с кресла и подошла к двери.
– И, кстати, – добавила я, повернувшись к Еремееву, – в психиатрии существует такое понятие, как «Сотерия».
Я покинула кабинет. О чем разговаривали двое врачей, когда я оставила их одних – мне не ведомо.
18.07.
Герман уже сидел в кресле-каталке, а рядом стоял Ваня.
– Как дела? – спросил у меня санитар, увидев мое недовольное выражение лица.
– Как у одноклеточного организма, которому вживили разум.
Я вывезла коляску в коридор и направила в столовую.
– Да не переживай ты, – успокаивал меня Ваня, – ничего они тебе не сделают. Сами же прекрасно знают, что ты – его последняя надежда. Лечили его препаратами двадцать лет – все без толку, а ты с ним даже спишь в обнимку при расстегнутых ремнях
