Слуги этого мира - Мира Троп
– Теперь… мы в равных условиях, – выдохнула покрасневшая от смеха и удушья Помона и протянула Ти-Цэ блюдце. – Я не сдам тебя Старшему, а ты не сдашь ему меня.
Ре-Но рядом с Ти-Цэ загоготал и наспех перевел ее высказывание для остальных. Они присоединились к нему и вновь подняли оглушительные аплодисменты.
Ти-Цэ не мог вымолвить ни слова. Он выглядел и изумленным, и повеселевшим, но больше всего – сбитым с толку. Совсем не того он ожидал от этой поездки, задания и от самой Помоны. Во всяком случае, после такой выходки не принять чашу с ореховым вином уже было нельзя.
Пока Ти-Цэ пил, Помона смелее подняла глаза на присутствующих. Наконец она почувствовала себя не просто необычным, а именно желанным гостем, приятной для йакитов компанией. Более открыто смотрела на нее теперь и Ми-Кель: если она хотя бы в тайне держала на Помону злобу за то, как много внимания ее мужа она перетягивает на себя, то теперь и от этого чувства не осталось и следа.
Помона откинулась назад и закрыла глаза. Все ее чувства обострились, накалились, стали лучше проводить тепло здешних мест: осязание, обоняние, слух… Она перебирала пальцами насыщенную минералами и кислородом землю вперемешку с бархатом лепестков. Слушала трепет крыльев пролетающих мимо светлячков и приятные голоса музицирующих йакитов вокруг. Вдыхала постепенно, до полного наполнения легких целебный воздух долины, ароматы трав, персиков и воды из источника. Пьянящее чувство удовлетворения жизнью кружило голову лучше орехового вина.
Тут ее слух тронул еще один потрясающий звук: мягкий голос на невероятно низких, утробных нотах, затянувший славную песню.
Горловое пение неземного звучания принадлежало Ти-Цэ. Он пел с закрытыми глазами и крепко обнимал Ми-Кель за талию. Она пожирала мужа восхищенными глазами, глядела на него с таким обожанием, что у Помоны защемило сердце. Наконец, Ми-Кель подхватила слова песни своим глубоким грудным голосом, и Помона, слушая их, почувствовала такое умиротворение, словно вернулась в материнскую утробу и свернулась в ней калачиком, оставив заботы и тревоги снаружи.
Постепенно песню стали подхватывать остальные йакиты. Не успела Помона опомниться, как уже оказалась окружена атмосферой родственной близости, какой не чувствовала с раннего детства. Даже дети прекратили дурачиться. Они улыбались, глядели на взрослых и подпевали, пускай и невпопад. Почудилось или нет, но Помона будто нащупала ровный пульс во всем, что ее окружало: в воде, земле, древах, во всех обитателях долины. Ее собственный сердечный ритм подстраивался под заданный темп, и все ее мироощущение затмило желание остаться здесь до конца своих дней, раствориться в почве как много-много йакитов растворились до этого дня, и понять слова песни, которую они пели с таким чувством. Может ли быть, чтобы этот пульс и был той самой «магнитной частотой» долины, на которую настраивался Ти-Цэ, когда они прибыли сюда? И что у других мест, в том числе у Пэчра, есть подобная волна?
Минуты текли как вода сквозь пальцы, а песня все тянулась и тянулась, обволакивая пространство вокруг. Помона любовалась покачивающимися в такт детьми, которые изредка отвлекались на светлячков и ловили их руками. Ее глаза налились слезами. Слегка дрожащими руками она вынула из складок мантии рисунок Иды, развернула его и с трудом сфокусировала плывущий взгляд на человеческой фигурке с треугольной короной на голове.
Когда ветер подхватил и унес последние слова песни, расчувствовавшаяся Помона пустила рисунок сестры по кругу, всей компании, чтобы его непременно увидел каждый. Йакиты с неподдельным интересом рассматривали человеческие каракули и кивали на ее сбивчивый рассказ о дне, когда они покинули Пэчр, о том, сколько ей оставили гостинцев, и о том, что ей так и не удалось напоследок увидеть отчий дом. Они не понимали ни слова, но рассказывала Помона так сердечно, что никто не решался ее прервать.
Интерес к рисунку, выведенному человеком, проявили и дети, а когда один мальчик подполз на доступное для рук Помоны расстояние, разрыдавшийся Посредник заключил его в объятия. Это позабавило йакитов, но стоило Помоне спросить Ти-Цэ, можно ли будет станцевать и ей, он мягко дал понять женщине, что ей пора спать. Она возмутилась и воскликнула, что никуда в разгар веселья не пойдет, но в следующую минуту беспомощно привалилась к нему и засопела.
Вся компания бесшумно поднялась в воздух, позволив Ти-Цэ без помех встать. Они понимающе покивали ему, когда тот взял на руки спящую гостью и откланялся. Ми-Кель подобрала мантию Ти-Цэ, уложила на плечо, будто то был уютный плед, и полетела следом за супругом к загнившей аллее.
10
Помона не могла вспомнить, как оказалась в палатке, но раз и навсегда уяснила, что градус в алкоголе йакитов был для нее слишком высок.
Она проснулась от страшной головной боли, и предпочла бы снова забыться сном, если бы не мысль об утреннем персике с древа Ти-Цэ и Ми-Кель. Помона не сомневалась, что все недуги оставят ее в покое с первым же куском чудотворного фрукта.
С титаническим усилием Помона сумела сесть, и весь мир тотчас же заплясал вокруг нее хоровод. Перед тем, как сделать следующее движение, Помона придержала голову, чтобы ее осколки не посыпались ей на колени. Она выползла из палатки на корячках, шепотом подбадривая себя на новый шаг. Слабый свет раннего утра ударил по глазам и тут же отозвался саднящей болью в затылке. Она выдохнула, подняла глаза и с трудом разглядела того, кто сидел на ветви.
Это была Ми-Кель. Помона поблагодарила небеса за то, что йакиты не спят, и тут же прокляла их, когда не обнаружила в руках у самки персиков. Вместо того, чтобы скорее избавить Помону от страданий, она сидела у ствола и разглядывала ее с полоумным видом так и эдак, как если бы увидела впервые.
– Ми-Кель, – позвала она. Самка только моргнула, дернулась от нее на полшага, но тут же подползла ближе, то и дело припадая к земле.
Подобно изжоге к горлу Помоны начало подниматься раздражение. Может, она не так сильна в алкоголе, как йакиты, но вот так откровенно рассматривать ее утренние мучения было уже просто некрасиво.
– Ти-Цэ, – членораздельно выговорила Помона, так что каждый слог отозвался в ее голове маленьким взрывом. Должна же она понять, кто ей действительно был нужен сейчас. – Ми-Кель, Ти-Цэ!
Ми-Кель продолжала тупо пялиться на Помону… и ее лицо исказилось гримасой животной, кровожадной ярости.
Руки Помоны словно опустили в холодную воду; головная боль трусливо спряталась
