Мор Йокаи - Золотой человек
Увы, если бы она видела, как пылали в темноте щеки Тимара!
— Вы окончательно меня убедили, сударыня, — с глубоким вздохом произнес майор. — Я сам был уверен, что все это лишь злостные наговоры и клевета с целью подорвать деловую репутацию Тимара. Но попутно негодяй обронил еще одно замечание по его адресу. Оно бросает тень на него как на главу семьи. Позвольте мне задать еще один вопрос: счастливы ли вы?..
Тимея устремила на собеседника взгляд, полный невыразимой боли. Глаза ее, казалось, говорили: «Ты же сам видишь… Зачем спрашивать?»
— Вас окружают комфорт, роскошь и блеск, — продолжал осмелевший майор. — Я никогда не спрашивал вас об этом и покарал проходимца за его наглые наветы… Но что, если дело обстоит именно так… Если вы страдаете и глубоко несчастны?.. Я презирал бы себя как мужчину, если бы у меня не хватило мужества сказать вам: «Есть на свете человек, такой же несчастный, как вы… Откажитесь же от своего рокового богатства, положите конец страданиям двух людей, расстаньтесь с третьим — виновником этих мук, за которые ему придется держать на том свете ответ перед богом!»
Прижав руки к груди, как мученица, поднимающаяся на эшафот, Тимея устремила ввысь скорбный взор. Все ее страдания пробудились с новой силой.
При виде этих мук Тимар в отчаянии стукнул себя кулаком по лбу и отвернулся от щели, в которую он исподтишка подсматривал за женой. Несколько минут он ничего не видел и не слышал. Наконец острое любопытство заставило его снова заглянуть в комнату. Но перед ним уже не было недавней мученицы. Лицо Тимеи выражало обычное спокойствие.
— Сударь, — кротким, мягким голосом обратилась она к майору, — я выслушала вас до конца и тем доказала свое уважение к вам. Дайте же мне право сохранить это уважение. Никогда больше не обращайтесь ко мне с такой просьбой! Призываю весь свет в свидетели, что никто никогда не слыхал от меня ни слова жалобы, не видел ни одной слезы. Да и на кого мне жаловаться? На моего мужа? Но ведь он добрейший, благороднейший человек. Когда я была еще ребенком, он спас меня от неминуемой гибели, вытащив из воды. А позднее он защищал меня, наивную девушку, от насмешек и издевательств. Только ради меня ежедневно посещал он дом своего смертельного врага, беспокоился и заботился обо мне, оберегал как зеницу ока. Наконец, когда я стала совсем нищей, он принес в дар свои богатства, превратил меня, служанку, в хозяйку своего дома.
Тимея поспешно подошла к стенному шкафу и распахнула дверцу.
— Взгляните, сударь, — сказала она майору, развертывая перед ним вышитый золотом шлейф висевшего в шкафу платья. — Узнаете? Я вышивала это платье собственными руками. Вы сами были свидетелем, как я трудилась над ним целые недели. Тут каждый стежок — похороненная, несбывшаяся мечта, грустное воспоминание. Меня обманули. Уверили, будто этот наряд станет моим подвенечным платьем. Но когда я его закончила, мне просто сказали: «Ну-ка, снимай его! Ведь наряд-то этот вовсе не для тебя, другая пойдет в нем венчаться!» О сударь, будто кинжалом ударили мне в сердце! Эта старая рана не заживает и мучает меня вот уже много лет. А вы предлагаете мне расстаться с благородным, великодушным человеком, который всегда был со мной ласков и предупредителен. Он никогда не пытался меня обольщать, курить мне фимиам, соблазнять, кружить голову. Нет, он почтительно держался в стороне. Но когда меня повергли в прах, раздавили и бросили, он пришел, поднял меня и пригрел на своей груди. С этих пор он делал лишь одно: разделяя мои страдания, с ангельским терпением старался залечить мою сердечную рану. Как же мне расстаться с ним? Ведь, кроме меня, у него нет ни одного близкого человека. Я составляю для него целый мир, и лишь при виде меня проясняется его нахмуренное чело. Разве я имею право обречь на одиночество человека, у которого нет никого на свете, кроме меня? Разве я могу его ненавидеть? Ведь я обязана ему решительно всем, а сама ничего не дала ему взамен, лишь принесла как свадебный дар больное, не способное любить сердце!
Закрыв лицо руками, слушал майор слова Тимеи, которые дышали благородным негодованием.
А что переживал тот, другой, притаившийся за изображением святого Георгия? Может быть, он чувствовал себя драконом, которому Георгий пронзил шею копьем и пригвоздил к земле? Более того, Тимар испытывал такую жгучую боль, словно и наконечник копья был вырван из глубокой раны…
— Знайте же, сударь, — продолжала Тимея с просветленным лицом. — Даже если бы все обстояло иначе и Тимар не был тем заслуживающим уважения человеком, каким его считает свет, если бы он разорился, стал банкротом, я и тогда не оставила бы его. Не отреклась бы от него, если бы даже в довершение всего он опозорил свое доброе имя! Я разделила бы с ним этот позор, как он делил со мной блеск и славу. Пусть весь свет его презирает, я навсегда сохраню к нему глубокое уважение. Если он окажется бездомным бродягой, я всюду добровольно последую за ним, в изгнание, на край света! Если он станет разбойником, я буду жить с ним отшельницей в дремучем лесу. Если он вздумает лишить себя жизни, я, не долго думая, убью себя вместе с ним!..
Что это?.. Неужели изображенный на картине дракон умеет плакать настоящими слезами?
— И еще одно, сударь… Есть вещи, которые способны уязвить самолюбие любой женщины, причинить ей душевную боль. Но если бы я даже узнала, что мой муж изменил мне, любит другую, я только сказала бы ему: «Да благословит небо ту, что дала тебе счастье, которого я тебя лишила!» И все-таки не рассталась бы с ним. Не сделала бы этого, даже если бы он потребовал развода. Я связана с ним навеки и никогда не нарушу своего обета! Я знаю свой долг и не запятнаю своей совести…
Видно было, что слова Тимеи глубоко растрогали майора.
Стараясь преодолеть волнение, Тимея на минуту замолчала. Потом снова заговорила тихо и задушевно:
— А теперь покиньте меня. Навсегда. Боль, которую вы причинили мне несколько лет назад, смягчена ударом этой сабли. Поэтому я сохраню ее на память. Глядя на нее, я стану думать, что у вас благородное сердце, и сознание этого облегчит мои муки. Долгие годы вы не пытались заговорить со мной, не искали случая сблизиться, и этим многое искупили — и то, что когда-то вели со мной беседы, и то, что добивались моего расположения…
За картиной, изображающей Георгия Победоносца, раздался глухой шум удаляющихся шагов. Тимар выскочил из своего убежища через потайную дверь в шкафу.
Темная фигура преградила ему дорогу. Что это? Тень? Призрак? Или злой дух?
— Ну что? Услышали? Подсмотрели?
То была Аталия.
Отстранив девушку от себя, Тимар схватил ее за плечо, прижал к стене и прохрипел ей в ухо:
— Будьте вы прокляты! Проклятье этому дому и праху того, кто его построил!..
Затем кинулся прочь и как безумный сбежал по лестнице.
В это время дверь комнаты Тимеи отворилась. В ее глубине забрезжил слабый свет, и показалась статная фигура майора. Раздался звонок, — должно быть, Тимея позвонила. Послышались визгливые возгласы г-жи Зофии. Она негодовала, что кто-то вздумал погасить фонарь на лестнице. Потом, держа в руках свечу, посветила майору, спускавшемуся по лестнице.
А Аталия притаилась в углу, в нише. И долго еще неистовствовала там, в темноте, когда все удалились и дом погрузился во мрак. Ее злые губы беззвучно шевелились, скрипели стиснутые, зубы. Блуждали налитые кровью глаза. Кому-то грозили судорожно сжатые кулаки…
Кто знает, что хотела она этим выразить?..
Первая потеря
Бежать!.. Но куда?.. Вот вопрос!..
Часы на городской башне пробили десять. Значит, скоро уже закроют шлагбаум у переправы через узкий рукав Дуная. С Большого острова можно бы перебраться по льду через главное русло Дуная. Но разве туда доберешься, не подняв на ноги речную стражу, не наткнувшись на гайдуков, снующих по берегу? Городской голова отдал строгий приказ расставленной повсюду страже с восьми часов вечера до семи утра никого не пускать через скованную льдом реку, будь то сам святейший папа римский. Положим, несколько красных кредиток из бумажника г-на Леветинци возымели бы куда большее действие, чем булла католического владыки. Но назавтра весь город облетел бы слух, что «золотой человек» сломя голову поздней ночью удирал из города, рискуя провалиться под лед. Недурная иллюстрация к нашумевшей дуэли и досужим толкам, которые она породила! В обществе не уставали бы твердить: «Ага, Тимар дал тягу. Надумал все-таки сбежать в Америку!» И все это, чего доброго, дойдет до ушей Тимеи…
Тимея!.. О, как ужасно, что он вынужден скрыться от нее, навсегда забыть ее имя! Оно непрестанно звенело в душе Тимара, неотступно преследовало его.
А пока что ему не оставалось ничего другого, как вернуться в дом на улице Рац и дожидаться там рассвета. Томительная ночь предстояла ему!
