Мор Йокаи - Когда мы состаримся

adv_history Мор Йокаи Когда мы состаримся

Роман классика венгерской литературы Мора Йокаи (1825–1904) посвящён теме освободительного движения, насыщен острыми сюжетными ситуациями, колоритными картинами быта и нравов венгерского общества второй половины XIX века.

1865 ru hu Олег Константинович Россиянов LT Nemo FB Editor v2.0 21 December 2009 OCR "LT Nemo" 2009 D9B0940A-6AA5-4F3F-8DA6-750BC7C32A62 1.0 Йокаи Мор Когда мы состаримся: Роман / Пер. с венг. и предисл. О. Россиянова. — М.: Худож. лит., 1988. — 279 с. «Художественная литература» Москва 1988 5-280-00445-6 Йокаи Мор Й75 Когда мы состаримся: Роман / Пер. с венг. и предисл. О. Россиянова. — М.: Худож. лит., 1988. — 279 с. ББК 84.4Вн Й 4703000000-312 / 028(01)-88 123-88 ISBN 5-280-00445-6 Предисловие О. Россиянова Оформление художника А. Томилина © Перевод, предисловие, оформление. Издательство «Художественная литература», 1988 г. Мор Йокаи КОГДА МЫ СОСТАРИМСЯ Редактор Т. Гармаш Художественный редактор Т. Самигулин Технический редактор А. Кашафутдинова Корректор Г. Асланянц ИБ № 4611 Сдано в набор 05.01.88. Подписано в печать 15.08.88. Формат 60×90 1/32. Бумага офсетн. №2 Гарнитура «Т. таймс». Печать офсетная. Усл. печ. л. 17,5. Усл. кр.-отт. 17, 5. Уч.-изд. л. 21,59 Тираж 100 000 экз. Изд. № V-2212. Заказ 1781. Цена 2 р. 10 к. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Художественная литература». 107882, ГСП, Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19 Ордена Трудового Красного Знамени Калининский полиграфический комбинат Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 170024. Калинин, пр. Ленина, 5

Jókai Mór

Mire megvénülünk

Мор Йокаи

Когда мы состаримся

Роман

Олег Константинович Россиянов

Два поколения

Роман «Когда мы состаримся» был напечатан в 1865 году. Автору, известному венгерскому писателю Мору Йóкаи (1825–1904), тогда не исполнилось ещё сорока лет. Возраст высшего жизненного расцвета.

Почему же такое заглавие, навевающее невольную грусть, которой обыкновенно сопровождается мысленное обращение к неминуемому нашему уделу: старости, смерти?

Не всякое заглавие, конечно, обязательно выражает чувства самого автора. Но в этом отозвались и они. Роман писался в пору долгих, несбывавшихся ожиданий какого-то просвета на общественном горизонте, облегчения разнообразных тягот, павших на страну после подавления венгерской революции 1848 года. Казалось, эта мрачная полоса никогда не кончится, до отрадных перемен уже не дожить. Неудача постигала и новые выступления «снизу»: разрозненные и быстро раскрываемые дворянские заговоры. Не оправдывались и политические расчёты на послабления «сверху». Вена не шла на какие-либо существенные уступки вплоть до 1867 года, когда было заключено соглашение с венгерским господствующим классом, заложившее государственные основы Австро-Венгерской монархии.

А тем временем за всепроникающий гнёт, вынужденный застой страна платилась пропадающими втуне талантами, сломленными судьбами, быть может, лучших своих сыновей. Такова судьба и одного из героев романа — Лоранда Аронфи, которому власти не могут забыть участия в освободительной войне 1848/49 годов, а ещё раньше — в составлении запрещённой рукописной газеты. Тем паче такие власти, как бездушно пристрастные, мелочно бюрократические австрийские. Австрийский казённо-монархический произвол достаточно известен в истории своей на редкость тупой, механической жестокостью. В роду Аронфи почти все были его злополучными жертвами, неотмщёнными мучениками свободы.

Даже среди своих, венгерских однокашников находятся злоумышляющие против Лоранда. В благоприятной для отступничества атмосфере многие принялись угодничать, выслуживаться, спеша воздвигнуть своё карьеристское «счастье» на чужом несчастье. И Лоранда тоже настигла, говоря горькими лермонтовскими словами, «друзей клевета ядовитая». Даже хуже: прямой, подло рассчитанный донос.

«Когда мы состаримся» — роман на «вечную», неумирающую тему: о том, как неограниченный деспотический произвол губит людей, развращая, калеча одних и медленно пытая, сводя в могилу других. Не «умирающую», по крайней мере, до тех пор, пока все авторитарные угнетательские режимы сами не будут окончательно похоронены, не канут в историческое небытие.

Но замечательно, что эта кровно затрагивающая Йокаи-гражданина, Йокаи-патриота тема поворачивается в романе и другой, не менее близкой его сердцу стороной. «Действие», гнёт не только в мире физических явлений рождает противодействие. И убеждения писателя, его жизнерадостный по своей природе талант противились трагедии безвременья, его клонящей долу силе. Как не покорялась ей и сама стремящаяся вперёд, требующая своего жизнь, её неостановимое подспудное, повседневное течение. И в романе — в повествовании об этой противостоящей утеснению, текущей своим руслом жизни — трагическим нотам сопутствуют иные: доверительно-исповедальные, лирические.

Мягким лиризмом окрашен прежде всего дневник младшего брата Лоранда (постепенно становящегося его настоящим мужественным собратом) — честного, добросердечного Деже. И пусть в романе главенствуют злополучное отшельничество Лоранда, сетования глубоко переживающего его участь Деже, тщетные упования обоих на лучшее. Пускай и собственные авторские гимны молодости, «весне», предреволюционному общественному пробуждению вот-вот готовы перейти словно в грустные сожаления о прошлом. Всё же лирическая мелодия честной, простой жизни гармонирует именно с этими восторженными воспоминаниями, не давая им угаснуть, исподволь смягчая трагизм, обещая непременное восстановление справедливости.

* * *

Вполне внятное в романе лирическое начало ставит его на несколько особое место в творчестве Мора Йокаи. В его многочисленных романах «лирику» обычно отодвигали интригующие события, неожиданные повороты действия и броско-выразительные уродства жизни, в том числе отрицательные социальные типажи; патетические — защитительные и обвинительные — авторские монологи.

В занимательности и этому роману не откажешь. Но подпочва её словно бы невыдуманней, жизнесообразней, «обыкновенней». Лирическая приверженность писателя к простым человеческим добродетелям побуждала пристальней всмотреться также в их устои и в их «носителей»: в быт, будни и характеры не революционеров, не героев, не подвижников — не исключительных, но внутренне не приемлющих зла людей. И гонители их, антиподы — тоже не какие-нибудь фантастические злодеи. Йокаи явно стремился к большей аналитичности, исторической и психологической достоверности художественного письма.