Фред Стюарт - Титан
— Вижу цель. Начинаю сближение, — сообщил он «Земле».
Охота началась, и в жилах Чарльза закипела кровь. Небо превратилось в поле боя, и ставкой в этой азартной воздушной игре была человеческая жизнь. Впрочем, Чарльз приучил себя не думать о возможности своей смерти. Он думал только о смерти своих врагов, он думал только о том, как бы побольше убить их. Эта игра Чарльзу нравилась.
С расстояния в восемьсот ярдов «юнкерс» открыл огонь из пулемета верхней турели. Чарльз продолжал сближаться. Только когда между самолетами было не больше шестисот ярдов, он дал первую очередь по немцу. «Юнкерс» палил по «спитфайеру» изо всех стволов, исключая верхнюю турель. Очевидно, Чарльз первыми выстрелами убил стрелка.
Еще очередь — и правый мотор немецкого самолета полыхнул огнем. «Юнкерс» стал входить в штопор. Теперь самолеты разделяло не больше пятидесяти ярдов. Чарльз не прекращал стрельбу, корежа пулями фюзеляж врага. Оба самолета теперь ввинчивались носами в воздух, быстро приближаясь к земле… Вот в невероятной пляске смерти они прорвали нижний слой облаков… Вдруг увлекшийся стрельбой по падающему «юнкерсу» Чарльз увидел под собой стремительно надвигающиеся воды Ла-Манша. До них оставалось меньше ста футов!.. Паника овладела им. Он отчаянно потянул рычаг на себя и стал молиться…
Содрогаясь в невероятных усилиях, «спитфайер» стал выходить из пике. Глаза Чарльза округлились, когда он увидел, что до водной глади не более двадцати футов.
Он снова стал взбираться в облака, держа курс на белые скалы Довери. Боковым зрением он увидел, как «юнкерс» врезался в воду.
Это была седьмая победа Чарльза.
В своих докладах о потерях противника английская военная авиация пользовалась следующими критериями оценки:
1. Победа засчитывается, когда установлено, что вражеский пилот покинул подбитую машину в воздухе;
2. Победа засчитывается, когда установлено, что самолет противника ударился о землю или о воду;
3. Победа засчитывается, когда установлено, что самолет противника развалился в воздухе на куски.
«Работа» Чарльза в данном случае подходила ко второму пункту.
Но три победы, о которых он докладывал ранее, на самом деле могли считаться лишь «вероятными». Чарльз Флеминг попросту лгал командованию.
Чарльз Флеминг лгал много и по самым разным поводам, но одного нельзя было у него отнять: он любил войну, любил охотничий азарт солдата, любил опасности и сильные ощущения. Он был невероятно горд тем, что оружие компании Рамсчайлдов — он думал об этом оружии, как о чем-то своем, — играет значительную роль в этой войне. Плевать, что многие сослуживцы, как англичане, так и американцы, порой «катили бочку» на него за то, что он сын Ника Флеминга — Титана смерти. Он не возражал против того, чтобы быть «сыном Титана», как его прозвал кто-то. Наступит день, когда компания Рамсчайлдов будет его компанией. Наступит день, когда он сам будет здороваться за руку с генералами и адмиралами, президентами и премьерами, как сейчас это делает отец.
А пока что Чарльз — как он сообщал в открытках сестрам, оставшимся в Штатах — «неплохо проводил время».
* * *Примерно в течение года Файна Флеминг никому не рассказывала в семье о том, что ее настоящим отцом является Род Норман. Однако потом она поняла, что больше не может держать это в секрете. Тем более что за год она собрала максимум возможных сведений о своем блистательном отце: у нее было множество фотографий и вырезок из старых киножурналов. Она захотела открыться своей младшей сестренке и лучшей подруге Викки. Поначалу девочка изумилась тому, что ее сестра является сестрой лишь наполовину, но это, разумеется, никак не повлияло на их отношения. К тому же Викки вскоре разделила страстное увлечение своей сестры ее знаменитым отцом.
Конечно же, девочки только и говорили между собой, что о загадочной смерти Рода Нормана и супружеской измене Эдвины Нику. Файна не совсем поняла мать, когда та впервые призналась ей в этом. Но девочка подросла, приобрела уже кое-какое знание жизни, и значение слова «неверность» прояснилось. Удивительно, но девочки и не думали упрекать маму за это. Наоборот, эта история только добавила романтического ореола Эдвине в глазах дочерей. А этого ореола и без того было хоть отбавляй.
Однако убийство Рода Нормана должно было иметь какое-то объяснение. И наконец Викки убедила Файну сходить к отцу и расспросить его об этом. Уж если кто и знал, так это он.
Тогда-то Ник и узнал о том, что Эдвина рассказала Файне о ее настоящем отце. Его первой реакцией был страшный гнев. Однако позже, когда он увидел, что правда об отце совсем не травмировала девочку психологически, когда он увидел, что она даже увлекается Родом Норманом, Ник смирился с ситуацией. Что до убийства Рода, то Ник мог сообщить девочкам лишь то, что сам подозревал: убийца намеревался покончить с ним, Ником, но обознался. Это объяснение заинтриговало сестер еще больше.
Но конечным результатом увлечения Файны Родом Норманом стало твердое убеждение, что она унаследовала от него, как и от матери, творческие задатки. Поэтому девочка решила, что карьера актрисы — это ее судьба. Внешность располагала, нечего и говорить. У Флемингов все дети были красивы, но красота Файны была особенной. В этой девочке был заложен артистический потенциал. Ей уже исполнилось семнадцать, когда она попробовалась в школьной постановке «Ромео и Джульетты». Она добилась для себя главной роли и покорила сердца зрителей.
Викки, которой было четырнадцать, училась в той же школе, что и старшая сестра. Это была миловидная, веселая девочка, основной страстью которой были лошади. В отличие от двух старших детей Флеминга, Чарльза и Сильвии, которые обладали своими неприглядными чертами характера, две младшие дочери были всеобщими любимицами. Ник просто обожал их.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Черчилль оказался прав. В своей штатской одежде Ник выглядел бы нелепо, так как к сентябрю, когда начались особенно тяжелые бомбардировки Лондона и других городов, в английской столице едва ли можно было увидеть мужчину не в военной форме. Даже женщины забыли о платьях. Поэтому в форме американского полковника Нику было как-то уютнее. Подметил он и другие перемены, происшедшие в Лондоне. В клубах официантов заменили официантки. Большинство людей стали постоянно носить с собой противогазы, и каждому пришлось обзавестись удостоверением личности и продовольственными карточками. В ресторанах можно было надеяться только на один кусочек сахара в чай, тончайший слой масла на хлеб и несколько кусочков сыра. Поскольку наблюдался дефицит бумаги, газеты стали выходить лишь на шести полосах. Железные перила и ограды шли на переплавку. С наступлением сумерек каждая семья обязана была либо выключить свет, либо затемнить окна. Невыполнение грозило крупным штрафом или месяцем тюремного заключения. Аэростаты круглые сутки висели над городом. В парковых зонах были протянуты ряды колючей проволоки: против парашютистов врага. На разветвлениях дорог оборудовались доты, повсюду с интервалами были расставлены бетонные заграждения. В автомобилях запрещено было иметь радио. И все же жизнь продолжалась с вызывающей беззаботностью, которая взбесила бы Гитлера, ожидавшего, что англичане будут вымаливать у него мир на любых условиях. Рестораны отелей забивались до отказа во время ленча, немногие открытые театры ставили спектакли с неизменными аншлагами. Ник нашел это столь же невероятным, сколь и воодушевляющим. Он влюбился в Лондон, ему нравилось жить в городе, где его уважали и где им восхищались. Это было так не похоже на Нью-Йорк, где он так натерпелся от прессы.
Его принимали многие высокопоставленные военные из генштаба, и как раз на коктейле у одного из них, некоего генерала Хаддингтона-Смита, в его квартире на Белграв-сквер — недалеко от городской квартиры лорда Саксмундхэма — Ник и повстречался с ней…
Квартира была битком забита мужчинами и женщинами в военной форме. Все курили и пили, поэтому воздух был такой, что хоть топор вешай. Вдруг, в разгар вечера, взревели сирены воздушной тревоги. Эти люди уже давно привыкли к подобным вещам. Еженощные бомбардировки им попросту надоели. Поэтому они стали покидать квартиру организованно и хладнокровно. Многие взяли с собой недопитые бокалы, чтобы на ближайшей станции метро, которое служило бомбоубежищем, продолжить незаконченные разговоры. Ник заметил ее еще в начале вечера: удивительно красивая молодая женщина лет двадцати пяти в строгой форме сержанта наземных служб ВВС. У нее были живое и умное лицо, темные волосы, голубые глаза и румяные щечки. Она была очень стройная, не меньше пяти футов и восьми дюймов.
Наверху рвались бомбы, стучали зенитки ПВО. Ник стал пробираться к ней сквозь толпу.
