Фред Стюарт - Титан
Затем по животу, снова в пах, снова по бедрам, по ногам. Кровь текла из десятка ран. Ник, почти потеряв сознание, провис в ремнях. Тело его было покрыто потом и кровью.
— Жид!!! — орал Шмидт. — Мне нужна правда!
Полдень…Палят из пушки в той стране,Гонконг бьет в гонгИ только бешеные псы и англичанеГуляют по жаре.
— Я не знаю, не знаю, — задыхаясь, кричал Ник.
— Очень хорошо, друг мой, попробуем еще разок, а? Сначала по бедрам, затем мы развернем тебя и — по почкам. Три года потом кровью ссать будешь!
Он стал полосовать Ника. Один раз, второй, третий, четвертый… На десятый удар хлынула кровь. Боль извергалась вулканом в мозгу.
Впервые в жизни Ник молил Бога о смерти. Перед его мысленным взором пронеслись образы Эдвины, детей… Затем Ник потерял сознание.
Последнее, что он запомнил, были веселая музыка и крики Шмидта:
— Жид!
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Роскошный черный «роллс-ройс» въехал в правые решетчатые ворота Букингемского дворца, обогнул его и повернул во внутренний двор. Слуга открыл дверцу, и из машины показалась Эдвина в черном костюме и черной шляпке. Она выглядела бледной. Рядом шел лорд Саксмундхэм. На нем были черный костюм и котелок, и он нес в руке туго свернутый черный зонт. Конюший провел их во дворец, они поднялись по высокой, покрытой красным ковром лестнице. Со стен, с огромных портретов, в вечность взирали целые поколения английских монархов в горностаевых королевских мантиях. Каждый камень дворца дышал историей. Эдвина, которой уже приходилось бывать здесь, когда ее представляли Ко двору, на минуту забыла о своей тревоге и испытала гордость за то, что она англичанка.
Конюший вел их длинными коридорами до тех пор, пока они не подошли к кабинету короля. Когда их ввели внутрь, король Георг Пятый поднялся из-за письменного стола и пошел им навстречу. Делая реверанс, Эдвина отметила, что в жизни король выглядит гораздо старше и более усталым, чем на фотографиях.
Поприветствовав своих гостей, король предложил им сесть напротив него.
— Премьер ввел меня в курс дела, — заговорил он. — Я потрясен и разгневан, миссис Флеминг, арестом вашего мужа. Кайзер, когда еще был на троне, тоже допускал много глупостей, но даже он, уверен, не позволил бы себе таких отступлений от общепринятых норм.
— Благодарю вас, ваше величество, за вашу заботу, — сказала Эдвина. — Удалось ли узнать премьеру, где содержат моего мужа?
— Да. Он находится в тюрьме концентрационного лагеря «Фулсбюттель», на северной окраине Гамбурга, недалеко от аэропорта. Это очень старая тюрьма, и ее уже хотели было снести, когда вдруг нацисты пришли к власти. Но поскольку ныне надобность в подобных учреждениях у них резко возросла, нацисты превратили ее в концлагерь. Мне докладывали, что там сейчас содержатся сотни коммунистов и евреев. — Он сделал небольшую паузу. — Я знаю, зачем ваш муж отправился в Германию, но неужели же он не понимал, насколько это опасно?
— Да, — вступил в разговор лорд Саксмундхэм. — Перед его поездкой я предупреждал о том, что он подвергает себя страшному риску. Он заверил меня, что отдает себе в этом отчет. Но он считал, что поскольку есть возможность отстранить Гитлера от власти, он непременно должен оказать помощь людям, готовившим переворот. Он просил меня не говорить о реальной степени риска моей дочери, чтобы не огорчать ее. Но сам он все понимал, ваше величество.
— Что ж, я восхищаюсь мистером Флемингом, — сказал король. — Во время войны он оказал огромную услугу Англии, а если бы ему удалось вместе с другими низложить Гитлера, тем самым он оказал бы еще большую услугу. Я хочу, чтобы вы знали, что мы с королевой относимся к вам с безграничной симпатией, почему я и пригласил вас сегодня во дворец. И, разумеется, мое правительство сделает все возможное для спасения мистера Флеминга.
— Какие шансы на успех, сир? — спокойно спросила Эдвина.
— Ваш муж является американским гражданином и, как вы сами знаете, у него есть связи во влиятельных политических кругах Вашингтона. Американский посол рассказал мне вчера, что Вашингтон заявил властям Берлина решительный протест. Сработает это или нет, говорить пока рано. Согласно германской позиции, ваш муж обвиняется как соучастник в подготовке внутреннего мятежа, и поскольку это правда, похоже, они вправе судить его.
— Хорошо, но есть ли у него адвокат? Можем ли мы позаботиться об этом?
— Германские власти заверяют, что, когда дело дойдет до суда, они сами предоставят вашему мужу адвоката.
— С таким же успехом они могли бы ему предоставить в качестве адвоката самого Гитлера! — с горечью произнесла Эдвина. — Значит, надежды никакой?
— Надежда есть всегда, — дипломатично ответил король.
Это была пресловутая соломинка утопающему, но Эдвина была сейчас готова ухватиться и за соломинку.
Каждую ночь в течение четырех суток его приковывали наручниками к железной кушетке лицом вниз, обнаженного. Долгие часы неподвижности были для Ника так же невыносимы, как и частые избиения капитаном Шмидтом. Кормили его всего лишь миской баланды из гнилой картошки и кусочком заплесневелого хлеба в день, так что нечеловеческий голод добавлялся к постоянной боли во всех членах от кнута и плетей Шмидта. Ник находился в самом расцвете сил, обладал отменным здоровьем, но он все чаще задумывался над тем, сколь долго еще сможет протянуть в этих условиях даже его крепкий организм? Ему не раз решали умываться, а поскольку в камере не было туалетной бумаги, Ник дышал смрадом собственных испражнений.
До сих пор он не видел ничего, кроме своей камеры, комнаты допросов и длинных безликих коридоров между ними. Хотя он подозревал, что тюрьма переполнена заключенными, до сих пор ему не довелось увидеть никого из них. Однако он слышал, как несчастных осыпали бранью охранники во дворе.
К общему кошмару обстановки добавлялись и некоторые «забавы» тюремной охраны: эти головорезы любили ни с того ни с сего палить из автоматов по окнам камер. Поэтому в камере Ника в окне уже давно не было стекол. Ему приходилось много читать о нацистах и их тюрьмах. Но реальность оказалась настолько дикой и страшной, что застала Ника врасплох. В этой тюрьме, похоже, не было никакого распорядка. Все происходило спонтанно, неожиданно, и Ник не знал, что на него обрушится в следующую минуту. Состояние неопределенности усугубляло его страх. Среди ночи его вдруг могли выволочь из камеры и жестоко избить во время допроса. С другой стороны, прошлая ночь миновала спокойно. Вот уже двадцать часов его не трогали, охрана приходила только затем, чтобы принести баланду, расковать или вновь приковать его к кушетке.
Хуже всего было то, что он не имел никакой связи с внешним миром. Такое с ним уже случалось, когда он был пленником в России, но там, по крайней мере, с ним обращались по-человечески. Здесь же, в этом преддверии ада, ощущение было такое, что неведомая сила унесла его далеко-далеко от планеты Земля. Он не знал, делается ли что-нибудь для его спасения. Состояние, в котором он находился, было для него хуже смерти.
На пятое утро он услышал стук кованых сапог по коридору и удары резиновыми дубинками по дверям камер. Затем позвякивание ключей и лязг открываемого замка. Четверо немцев вошли в камеру и расковали Ника. Он сел, радуясь уже тому, что получил возможность пошевелиться. И тут он увидел в дверях капитана Шмидта. Странно, раньше он не приходил к Флемингу. В руках у него были грязные рваные штаны.
— Ты назначен в похоронную команду, — сказал он, швырнув штаны Нику. — Надевай.
Он вышел из камеры в коридор. Ника сдернули с кушетки и заставили влезть в эти штаны, которые были ему велики по меньшей мере размера на четыре и к тому же были без ремня. Его схватили за руки и потащили из камеры. Спотыкаясь, он отчаянно пытался удержать спадавшие штаны. Тогда-то он и увидел впервые других заключенных. Их тоже выталкивали из камер, очевидно, также назначенных в похоронную команду. Они выглядели ходячими мертвецами, еще хуже, чем он сам, а Ник знал, что выглядит он отвратительно: все лицо и тело представляли собой какой-то сплошной сюрреалистический узор из ссадин и кровоподтеков.
Их всех вытолкали в большой внутренний двор тюрьмы, и Ник впервые смог рассмотреть ее снаружи. О том, что тюрьма находится на окраине Гамбурга, он и не подозревал.
Здание тюрьмы, как он и ожидал, было на редкость некрасивым, состояло из четырех огромных кирпичных блоков с камерами. Каждый блок имел в высоту четыре этажа и был окружен голым двором. Тюрьма была обнесена высокой кирпичной стеной с несколькими вышками. С внутренней стороны к стене подступал забор из колючей проволоки, на котором висели таблички с надписью на четырех языках: «Внимание! По колючей проволоке пропущен ток! Смертельно!»
