Генри Вуд - Присяга леди Аделаиды
Можете вы вообразить, как горьки были его чувства, когда он стоял тут, зная, что не в состоянии оплатить эти издержки. Он воротился опять в гостиную и принялся за своих мух, смотря на Эдифь. Глаза ее были закрыты, как будто она спала, и ресницы лежали на исхудалых щеках.
Вдруг в кухне поднялась суматоха. Уильфред не запер дверь, и шум дошел до гостиной. Слышался голос Сэлли в громком, сердитом споре. Уильфред повернул голову, а Эдифь раскрыла глаза и стала прислушиваться.
— Говорю вам, его дома нет и не будет сегодня. Уйдите же.
— А я говорю, что он дома, — отвечал грубый мужской голос. — Я видел его собственными глазами в окно кухни, и останусь здесь до тех пор, пока не поговорю с ним наедине. Я должен сказать ему кое-что, чего не могу передать вам.
Уильфред Лестер не знал этого голоса, но слова «поговорить наедине» поразили его слух. Секреты, которые нельзя было передать другим, особенно Сэлли, пришли ему говорить в первый раз. Мысль о вероломстве не приходила ему в голову, он бросил своих мух и выбежал в кухню. Сэлли стояла там, вооруженная щипцами, которыми она грозила незнакомцу преградить путь. Этот человек спокойно подал бумагу Уильфреду Лестеру и ушел, смеясь. Сэлли с гневом бросила щипцы.
— Разве вы не могли не показываться? — воскликнула она с яростью. — К чему мне говорить ложь сто раз в день — надеюсь, что Господь простит мне, — если вы таким образом опровергаете мои слова? Я знаю, что это такое. Господи Боже мой! Барыня, что с вами?
Эдифь пришла в кухню, трясясь, как лист, в страхе. Она схватила своего мужа за руку в истерическом волнении.
— Что это такое? Какая это бумага? Покажи ее мне. О, Уильфред! Покажи мне.
— Душа моя, не волнуйся по пустякам, — отвечал он, скомкав бумагу в руке. — Это ничто другое, как счета.
Сэлли схватила бумагу, Уильфред не давал ее, последовала борьба, в которой бумага разорвалась и Сэлли победила. Она имела привычку властвовать над обоими, благодаря своим годам и опытности.
— Вот теперь вы можете видеть, что это ничего более, как требование денег, — отвечала Сэлли, развернув бумагу и держа ее перед глазами госпожи. — Неужели вы не могли догадаться, что она опасалась еще худшего, сэр? — прибавила Сэлли тоном упрека.
И Сэлли была права. Она обладала большой проницательностью и здравым смыслом. Эдифь Лестер приписала посещение этого гостя разным слухам о ночных делах; ей представились кандалы, тюрьма, уголовный процесс, может быть, смерть.
Но Сэлли испугалась и ушла в этот день пересказать все неприятности и опасения своей прежней госпоже, мисс Бордильон. Уильфред Лестер в своем сострадании к бедной молодой жене, в своем памятозлобии против света, становился все беззаботнее, и если Эдифи не помочь, то, Сэлли, полагала, что он решится на что-нибудь отчаянное.
— Я не могу взять на себя ответственность скрывать эти вещи долее, — прибавила она, — да и не следует скрывать.
— Но что же делать, Сэлли? — жалобно отвечала мисс Бордильон.
— Мне кажется, что сквайр Лестер не хочет помочь, его нужно заставить сделать это.
— Заставить! — повторила мисс Бордильон, когда Сэлли ушла.
Она сидела после ухода этой женщины в печальных размышлениях, стараясь распознать, что предписывал ей долг.
Она знала одно обстоятельство, которое могло бы помочь Уильфреду, но, открыв это обстоятельство, она прямо шла против Лестера и таким образом сделалась бы виновною во вмешательстве, которое было бы непростительно вообще. Но теперь — теперь мисс Бордильон не только взвешивала все обстоятельства сообразно своему собственному суждению, но молилась, чтобы небо направило ее к справедливости.
Через час она отправила записку Уильфреду, прося его придти к ней.
— Я, верно, удивила вас, пригласив к себе, — сказала она, когда он вошел первый раз после своей женитьбы и придвинул стул для себя возле нее, — но я еще более удивлю вас тем, что скажу. Вы знаете, как я уважаю мистера Лестера, — продолжала она, и нежный румянец выступил на ее щеках. — Как мне не хотелось во все это время сказать слово, которое могло бы быть предосудительно для него и для леди Аделаиды!
— Маргарет, извините меня, но я лучше не стану рассуждать о леди Аделаиде. Я, может быть, выйду из себя, — перебил Уильфред. — Черный день был для меня и для Марии, когда мой отец женился на ней.
Маргарет подумала, что это не был день особенно блестящий еще для кого-то. Она продолжала:
— Знаете ли вы, что мистрисс Гескет отказала вам сумму денег, которую следовало вам выплатить, когда вы сделаетесь совершеннолетним?
— Кажется, я не слыхал.
— Я говорю не о безделице, отказанной в ее завещании по смерти мистера Лестера: я говорю о сумме в тысячу двести фунтов. Мистрисс Гескет была вашей крестной матерью, как вам известно, и в тот день, когда вас крестили, она принесла с собой бумагу, которую бросила — я помню это хорошо — на колени Катерине; это была дарственная запись на тысячу двести фунтов. Деньги эти тотчас были выплачены мистеру Лестеру; они и теперь еще у него. В этой записи было сказано, что деньги должны быть выплачены вам непременно в день вашего совершеннолетия; ваша мать должна была получать проценты с этой суммы на ваше содержание.
Темно-голубые глаза Уильфреда сверкнули огнем, который нечасто случалось в них видеть.
— Где же эта бумага? Где деньги? Кто их получал? — повторял он.
— Бумага у мистера Лестера. Я говорила с ним об этих деньгах несколько времени тому назад, когда пошли дурно дела у вас с Эдифью; он отвечал, что эти деньги были выплачены вам, в виде содержания, что, когда он увидел невозможность давать вам собственные свои деньги, он истратил ваши деньги на ваше содержание. Я думаю, что мистер Лестер не мог этого сделать. Как я думаю, он обязан выплатить вам деньги, когда вы сделаетесь совершеннолетним, со всею законной формальностью. Если так, эти деньги вам еще следует получить и вы можете потребовать их без отлагательства.
Уильфред встал.
— Какой стыд! — произнес он.
— Послушайте, Уильфред. Может быть, мистер Лестер будет законно оправдан, что он выплатил вам эти деньги таким образом, как он говорит. Во всяком случае, я уверена, что он точно так же не может выплатить вам эту сумму, как я не могла бы выплатить вам. Мой совет — пойти к нему в дружелюбном расположении духа и спросить, что он может или хочет сделать. Если он даст вам сто фунтов сначала, это все-таки что-нибудь.
Сто фунтов! Сто фунтов были бы золотым рудником для бедного, обнищавшего Уильфреда. В радости он хотел бежать, но Маргарет схватила его за руку и заставила опять сесть, пока он не поймет все, и обсудить вместе с нею, как ему следует поступить. Более всего она просила его не ссориться с отцом.
В этот самый день Уильфред отправился в Дэншельдский замок и явился к отцу в кабинет.
Вежливо и почтительно попросил он аудиенции на несколько минут, и Лестер от неожиданности не мог отказать. Уильфред сел и приступил к делу, объяснив, что он узнал, что денежная сумма в тысячу двести фунтов, принадлежащая ему, находится теперь в руках его отца; но он не сказал, от кого он это узнал.
Если Лестер и был испуган, он этого не показал. Он ответил совершенно хладнокровно, что Уильфред получил эти деньги.
— Не думаю, сэр, — сказал Уильфред. — Эти деньги следовало отдать мне формально, а вы знаете, что этого не было. Вы даже и не упоминали мне, что они у вас.
— Я вижу, что это сведение ты узнал от мисс Бордильон, — заметил Лестер. — Эти деньги выплачивались тебе ежегодно в виде содержания и ты истратил всю сумму; это, разумеется, дело твое.
— Но деньги не могли быть так выплачены мне, — настаивал Уильфред. — Я так понял, что об этом сказано в дарственной записи.
— Ты ошибаешься.
— У вас эта запись?
— У меня. Здесь.
Лестер указал на небольшой железный несгораемый сундук, всегда стоявший в углу его кабинета, как помнил Уильфред.
— Вы позволите мне прочесть, сэр?
— Уж, конечно, нет. Для чего? Ты можешь поверить моему слову. Я выплатил тебе эти деньги в виде годового содержания, и так как у меня возникло сомнение, законно ли я это сделал и не будет ли еще эта сумма числиться за мной, я представил эту дарственную запись в совет.
— Ну-с? — закричал Уильфред, потому что Лестер остановился.
— Мне сказали, что в записи сказано не так ясно, как бы следовало, и что, выплатив деньги таким образом, я не нарушил закона.
Наступило молчание.
— Вам надо показать мне запись, сэр.
— Я не покажу, — отвечал Лестер. — С какой стати?
— Чтоб я сам убедился, что мне не достанется ничего.
— Мое слово должно убедить тебя, это правда.
Уильфред Лестер знал по суровой физиономии, по твердому тону, что далее настаивать было бесполезно. Отец никогда не согласится показать ему запись. Разговор стал переходить на запальчивый тон, но Уильфред был спокоен.
