Наталья Калинина - Не жди моих слез
— Он ее носил? Ах, Наталиванна, голубчик, можно я вас поцелую?
Я делаю стойку и иду на руках вокруг стола. Моя мини-юбка открыла для всеобщего обозрения минитрусики. Гжельская наседка, какая же у тебя невкусная дряблая щечка!
…Интересно, за сколько веков человечество прошло путь от ветхозаветного «око за око» до христианского «если тебя ударят по одной щеке, подставь другую»? Можно ли пройти этот путь за одну-единственную человеческую жизнь? Что-нибудь полегче спросите. Хорошо помню тот вечер в Сочельник, когда я вдруг решила исповедаться в чужих грехах, в ту минуту убедив себя в необходимости моего в них раскаяния.
— Вы должны знать об этом. Только поклянитесь, что не употребите мою информацию в качестве пороха для пушки при очередной семейной перестрелке.
— Может, лучше дать обет? Как тебе известно, прошлое интересует меня не больше, чем позавчерашний винегрет.
— Смотря что называть прошлым. — Я покаянно опустила глаза. — То есть где водрузить межевой камень…
— Ты уверена в том, что должна непременно сказать мне об этом?
— В последнее время вы стали мне так же близки, как и Ирка.
— А ты смогла бы сказать Ирке про меня то же самое?
— Раньше — да. Теперь — не уверена. Что касается данной минуты — ни за что на свете.
— Никогда не обращай внимания на слова, брошенные в пылу ссоры.
— Благодарна за совет. Однако это не супружеская сцена, когда годятся все приемы.
Всхлипываю и получаю новый заряд уверенности в своей правоте: слезы — тот же ядерный распад со всеми непредсказуемыми последствиями.
— Ну, а если захочу исповедаться я? Думаешь, у меня есть на то право?
Герман сказал это высоким тенором. Он явно нервничал.
— Если это касается тех фотографий, Ирка все знает. Я во всем ей чистосердечно призналась.
— Раскаялась?
— В чем, интересно?
— Маленькая язычница.
— Раскаяние — удел слабых духом.
— Браво. Но я все-таки не советую тебе показывать эти фотографии твоему будущему мужу.
— Кстати, о прошлом. Я ведь тоже когда-то и где-то смогу водрузить этот межевой камень.
— Интриганка. В следующий раз, когда я буду снимать тебя «ню» или «полуню», наденем эти черные подвязки и…
— Следующего раза может не быть. Хорошего понемножку. А карточки я на самом деле брошу в печку.
— Ирка знает, что мы с тобой ночевали на даче?
— Да. Но ведь мы спали в разных комнатах.
— Интересно, кто тебя тянул за язык?
— Но ведь…
— Дурочка. Неужели тебе неведома особая благоуханность тайны?
— А неужели вам неведомо, что тайна и грех суть две стороны одной и той же медали? Я хочу быть чистой. Я больше всего на свете хочу быть чистой.
Клянусь, в тот момент я говорила правду.
— Чистота, как и все на свете, — понятие относительное.
— Кстати, об абсолютах. Что вы думаете по поводу чистой дружбы одного мальчика и девочки?
— Не будь такой злопамятной. Ирке иногда трудно пережить тот момент, что мы с тобой нашли общий язык. Она ведь тоже женщина.
— К тому же умная. Поэтому наверняка должна понимать, что только благодаря мне ваша семейная жизнь…
— Что ты хотела сказать по поводу дружбы мальчика с девочкой?
— Капризный мальчик поманил пальчиком красивую девочку, которую когда-то обманул и бросил, — вину решил загладить, что ли. Девочка пошла, оставив другого мальчика, временно, разумеется, на попечение другой девочки. Потом же сама эту девочку…
— Доигрались. Когда это случилось?
— Помните «Фантастическую симфонию»? Белые гвоздики? Поцелуй душистой феи в вонючем подъезде? Меня попросили отвлечь внимание, то есть временно принять на себя заботу о…
— Ты уверена? Или это из области все того же воображения?
— Я спросила Ирку в упор: «да» или «нет». Она ответила «да».
— И ты…
— А она?
— Милые сестрички.
— Не нравится — найдите других.
— Доигрались.
— Повторяетесь. К тому же мелодрама — не ваш жанр.
— Я не смогу этого забыть. Зачем ты сказала мне об этом? Зачем сказала Ирке про ту ночь на даче? Зачем?
— Захотела — и сказала. Мне так нужно было.
— Мне, мне — ты все время думаешь только о себе.
— Зато вы с Иркой денно и нощно печетесь о моих интересах.
— Дурная девчонка — себе же хуже сделала. Больше уже не будет так, как было.
— А я и не хочу, как было.
— Послушай, я возьму отпуск. Давай в твои каникулы уедем в Ялту?
— Что мы скажем Ирке? Или это…
— Ирке ни к чему знать, что мы… Словом, ты поехала на свои каникулы посмотреть Ленинград, а я — в Крым.
— Месть в собственном доме. А тем временем Медея убила детей.
— Я тут ни при чем. Ирка не желает их иметь.
— Как никто ее понимаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего особенного. Просто у меня свое отношение к неполноценным мужчинам. Кстати, а что если я посоветуюсь со старшей сестрой относительно одного лестного предложения стать…
— Между прочим, я тебе ничего не предлагал. Каждый воспринимает все в меру своей испорченности.
— А что если я все-таки посоветуюсь? Ну, не с Иркой, а хотя бы с Наталиванной?
— Задумала нас всех перессорить?..
С того дня я стала болтаться по улицам, засиживаться за чаями с кофеями у Натальи Ивановны, от которой узнала, что дома был скандал с битьем посуды (из-под молочных продуктов), запахло порохом (мои догадки), разводом (догадки Натальи Ивановны). Потом, когда все пары были выпущены, запахло пирогами и кажущейся (из-за ощущения «до поры, до времени») романтичной любовью.
«Да» или «нет» в решении ялтинской проблемы целиком зависело от Ирки. Бывают в жизни минуты, даже часы и дни, когда желание сделать кому-то назло владеет тобой сильнее, чем все остальные. Много лет спустя Ирка призналась мне, что моя судьба висела на волоске, но она не захотела этот волосок оборвать.
В те дни Ирка на самом деле вела себя со мной исключительно идеально, что никак не укладывалось в логику событий. Однако к черту логику. Тем более все мы знаем цену любви к ближнему, выраженную задним числом.
…Надеваю свои панталоны. Ветхий батист треснул как раз посередине задницы, и засунутое в них платье торчит из щели наподобие редкого петушиного хвоста. Я стою на руках на самом краю сундучной крышки под косым потолком мансарды, с наслаждением вдыхая запах старого нафталина, свежего пота и тринадцатого лета моего земного существования. Потом лечу вниз, вихрем проношусь по веранде, где вокруг чайного стола собралось общество, почти на сто процентов мужское, друзей моей старшей обожаемой мной сестры. По очереди сижу на коленях у Миши, Бори, Володи, Тани, Аркаши… В памяти остались лишь имена и залихватское ощущение вседозволенности, присущее существу с петушиным хвостом. А потом…
Почему-то я реву в подушку и горько стыжусь себя дневной. Свидетельницей тому луна над двурогой елкой. Засыпая, даю себе клятву жить иначе.
Но кто все-таки дергает меня за ниточки? Судьбе, по-моему, нет дела до того, каким способом я достигну мне уготованного. Выходит, у фирмы есть конкуренты? Что ж, если оздоровлению экономики способствует конкуренция, почему бы ей не сыграть эту роль и в человеческой судьбе? Впрочем, все это Чепуха Чепухеевна.
Самое упрямое на свете существо — кошка — часто производит впечатление самого ласкового.
— Наталиванна, мы с Германом летим завтра в Ялту.
Я оповестила об этом событии Гжельскую наседку самым будничным голосом.
— Но ведь Иришка обещала сводить меня завтра к своей портнихе и помочь мне выбрать…
— И сводит. И поможет.
— Свершилось. Чуяло мое сердце. Деточка, а что скажут твои родители? Ты проинформировала их о случившемся?
— Ни к чему лишняя информация — дольше проживут.
— То есть ты хочешь сказать, что ваши с Маничкой отношения…
— Я хочу сказать, что у нас с Германом, то есть Маничкой, нет никаких отношений, кроме сугубо родственных.
— Так, значит, Иришке известно…
— Наталиванна, вы умеете хранить тайны? Вы любите вашего единственного сына? Вы верите мне, как верили бы собственной дочери?
Бедная Гжельская наседка напоминала мне теперь цыпленка «табака», безжалостно брошенного на раскаленную сковородку.
— Да, моя милая, да, моя хорошая.
— Мы давно любим друг друга. Но мы решили никогда не узаконивать наши отношения, так как любовь, осененная законом, отдает тривиальным душком беспросветных, до краев заполненных нелегким бытом будней.
— Насколько я поняла, ты едешь в Ленинград побывать в Эрмитаже и Зимнем дворце, а Маничка — в Ялту к своему приятелю Гене Василькову, у которого два года тому назад отдыхал с Анжелой.
Гжельская наседка вдруг съежилась и посмотрела на меня, как мышка на собравшегося ее сцапать кота.
