Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет
— О, мадам Патрис! А я как раз штопала носки вашего мужа!
Элизабет пришлось долго втолковывать этой старой женщине, что она пришла не за носками, а за ключами. Старая Евлалия никак не могла вспомнить, куда она их дела. В конце концов ее дочь обнаружила их где-то на кухне.
— Я так и думала, что они лежали там, — проворчала старая Евлалия, схватив свое добро костлявыми пальцами. — Идемте!
Возбужденно блеснул ее левый глаз, правый же был прикрыт бельмом. Патрис присоединился к Элизабет и Евлалии у домика сторожа.
— Дай, я сам открою, Евлалия, — попросил он.
Но старуха упрямо качала головой в чепце: это в ее обязанности входило сопровождать посетителей. Ее рука дрожала так сильно, что ключ чудом вошел в замок после нескольких попыток. Дверь скрипнула и отворилась. Элизабет вошла в прохладную тень. Патрис открыл одно окно, потом ставни, которые оборвали ветку плюша. В солнечном свете стали видны отштукатуренные стены, потрескавшиеся, с зелеными пятнами старой краски, местами можно было увидеть красные расколотые плиты, а по всем углам паутину. Печь для топки углем и каменная раковина говорили о том, что раньше здесь была кухня. Оттуда Элизабет перешла в пустую квадратную комнату, голубые обои которой вздулись и отвалились кусками, затем в другую, забитую старой пыльной мебелью, и наконец, в туалет, где над умывальником на одном гвозде висело зеркало в бамбуковой раме.
— Вот видишь, дорогая, здесь все такое ветхое и все рушится, — печально сказал Патрис.
— А здесь у них стояла кровать, — прошамкала старая Евлалия, — здесь шкаф и большой стол…
Сгорбленная, она внимательно оглядывала все вокруг. Подбородок ее дрожал. Связка ключей позвякивала у нее на поясе. Она напоминала старую фею. Вот сейчас она махнет волшебной палочкой и пыль улетучится, а мебель вернется на свои места.
— Этот домик очень мил, и я думаю, было бы нетрудно привести его в порядок.
— Привести в порядок? Для кого?
— Для нас, — просто ответила Элизабет.
Старая Евлалия тихо засмеялась.
— О чем ты говоришь, Элизабет! — спросил удивленный Патрис. — Не можем же мы жить в местах общего пользования!
— Это верно! — сказала она вздохнув. — Но согласись, что нам здесь было бы хорошо! Спальня, столовая, кухня, туалет… Даже мебель мне нравится! А эта деревенская кровать просто великолепна!
Старуха продолжала смеяться как безумная, глядя на молодежь. Может, она наводила на них чары?
— Будь разумной, Элизабет! — сказал Патрис. — Ты увидела то, что хотела увидеть. А теперь идем. Мази, наверное, беспокоится, куда это мы запропастились.
Покорная, но грустная, Элизабет последовала за мужем. Старая Евлалия снова стала запирать дверь ключом с такой тщательностью, словно за этой дверью скрывались сказочные сокровища. Сделав несколько шагов, Элизабет обернулась: Патрис забыл закрыть окна. Теперь дом сторожа выглядел обитаемым.
ГЛАВА III
Когда они вышли из небольшого зала для просмотра фильмов, Шарль Бретилло пригласил Элизабет и Патриса выпить аперитив в кафе на Елисейских полях. Они уселись в легкие кресла, расставленные прямо на тротуаре среди элегантно одетых праздных людей, говорящих на разных языках мира, потягивающих коктейли со льдом и лениво разглядывающих прохожих. После серьезных и немых кадров фильма движение, шум и свет на улице оглушали Элизабет. В ее голове все еще прокручивалась пленка, демонстрирующая фасады старых храмов, каменные лица святых, странно освещенные снизу, барельефы со словно бьющимися в конвульсиях фигурами, тяжелые двери алтарей, колокола с надписями на латинском языке.
А здесь, на открытой террасе кафе, перед ее взором текла жизнь. Она поминутно схватывала деталь чьего-нибудь платья, прически, ей хотелось рассказать о своих впечатлениях Патрису, но она вынуждена была сдерживать себя, потому что он обсуждал с Шарлем Бретилло свою будущую работу. Тот передал ему точный расчет хронометража музыкальных кусков, и они обменивались идеями по этому вопросу. Они даже обговорили условия контракта. Патрис прочитал его и сразу поставил свою подпись со словами: «Да, все в порядке!» Сейчас он объяснял Шарлю Бретилло, что будет в основном использовать в партитуре орган, фортепьяно, флейту, кларнет и саксафон, потому что он заметил, что магнитная запись придавала этим инструментам патетическое звучание.
— Согласен, — сказал Шарль Бретилло, — только не сочини мне что-нибудь такое ритмическое и слишком современное!
— Будь спокоен! — ответил Патрис. — У тебя будет музыка, которая понравится публике. Внимая ей, она услышит то голос камня, то кованого металла, то старого дерева. Она услышит голос храма, ты понимаешь, храма!
Когда в его глазах зажигался вот такой огонь, можно было подумать, что для него нет ничего невозможного. Элизабет была рада, что это она подтолкнула его к такому решению. Благодаря ей он окончательно освободился от своих страхов и неизвестности. Он вырастет и еще удивит мир своим талантом!
Рядом с ним Шарль Бретилло выглядел шутом с его копной светлых кудрявых волос, с ярко-зеленым галстуком, в широком клетчатом пиджаке. Было даже удивительно, что этот шалопай создал такой высокохудожественный фильм. Может быть, ему кто-то помогал?
— Вот увидишь, старик, — сказал Шарль, поднимая рюмку, — если дело пойдет, мы и дальше будем работать вместе! Я собираюсь снять еще два короткометражных фильма, а потом большой фильм, грандиозный фильм.
Говоря это, он разглядывал Элизабет, как фотограф свою модель.
— Вы любите кино, мадам? — спросил он.
Всякий раз, когда ее называли мадам, ей казалось, что перед ней расстилают красный ковер.
— Очень! — ответила Элизабет. — Если бы я жила в Париже, я бы просмотрела все новые фильмы.
— Тогда бы у вас не было ни единого часа свободного времени, — смеясь сказал Шарль.
Затем он ударился в рассуждения о тенденциях современного французского кино. Он знал всех режиссеров, всех кинозвезд. Несколько раз он прерывался, чтобы пожать небрежно, через плечо, руку людям, проходящим между столиками: все это были знаменитые личности или те, которые скоро станут знаменитыми. Красивые девушки улыбались ему издалека. Он снисходительно кивал им в ответ головой. Шарль чувствовал себя в своей стихии.
Вдруг он взглянул на свои золотые часы и присвистнул:
— Уже пятнадцать минут шестого! Прошу извинить меня, но у меня назначена встреча на другом конце Парижа. Значит договорились, позвони мне, как только у тебя продвинется дело! Пока, старик!
Он дружески хлопнул Патриса по плечу, поцеловал руку Элизабет и пружинящей походкой направился к своей машине, кабриолету «Шенар и Валькер», стоящей у тротуара. Когда машина скрылась, Элизабет дала выход своей радости:
— Я так счастлива, Патрис! Мне просто не сидится на месте! Уведи меня!
— Куда? — спросил он.
Но она и сама не знала. Он посмеялся над странной смесью нерешительности с энтузиазмом. Переговорив, они взяли такси, которое довезло их через какофонию дорожных пробок до предместья Сент-Оноре. Там они вышли и стали рассматривать магазинные витрины. Около каждой витрины у Элизабет сладко замирало сердце. Ей хотелось купить все сразу: платья, шляпки, чайный сервиз, серебро, розовую ночную рубашку с кружевами, сумочку из крокодиловой кожи, старинные часы с боем, туфли, несессер… Патрис сжимал ее руку: ее восторг умилял и веселил его. Они заходили в магазин справиться о цене выставленных в витрине товаров. Продавцы называли астрономические числа. Патрис безо всякого смущения говорил:
— Хорошо! Я зайду в следующий раз.
Это была игра. Они выходили из магазина с пресыщенным видом и, отойдя на три шага от него, принимались дико хохотать. Элизабет и на самом деле высказывала свои желания, ничуть не смущаясь, прекрасно зная, что они не выполнимы. Ее родители, все деньги которых были вложены в гостиницу, дали ей в приданое только носильные вещи. Что касается Патриса, его бабушка определила ему после свадьбы пожизненную ренту, заверенную нотариусом, в размере шести тысяч франков в год. Она говорила, что этой суммы будет вполне достаточно для молодой семьи, которая избавлена от забот о жилье и пропитании. Но Элизабет мечтала о более богатом будущем.
— Вот увидишь, — тихо сказала она мужу, — когда ты станешь известным композитором, нам все будет казаться в магазинах дешевым!
Патрис не возражал. Встреча с Шарлем Бретилло настроила его на самый оптимистический лад. Люди толкали их, они почти оглохли от шума проезжающих машин и автомобильных сигналов, но продолжали переходить с одного тротуара на другой, чтобы не пропустить ни одной витрины. Осмотрев все в Сент-Оноре, они вышли на улицу Мира, где Элизабет была просто очарована сверкающими витринами ювелирных магазинов. Когда она вошла в семью Монастье, Мази подарила ей очень красивую старинную брошь с маленькими бриллиантами. Ее обручальное кольцо, тоже из бабушкиных запасов, было украшено большим изумрудом. Родители подарили дочери золотые часы с выпуклым циферблатом. Но эти драгоценности, которыми она так гордилась, просто поблекли перед теми, что она увидела в богатом обрамлении из бархата и атласа. Чем дольше она на них смотрела, тем радужнее ей представлялось будущность ее мужа. Перед самым закрытием магазина Элизабет купила себе две пары шелковых чулок и галстук Патрису. И только после этого они, усталые, доплелись до «Кафе вуа ля Пэ» выпить лимонада. Патрис посмотрел на часы: скоро надо было садиться на поезд. Но Элизабет предложила продлить этот замечательный день, оставшись в Париже на обед. И сразу же рядом с ними возникла тень Мази.
