Мейв Бинчи - Ночи дождей и звезд

Фиона сказала бы своей матери, что в гавани теперь так много несчастных дочерей и матерей, ищущих друг друга, что ей захотелось позвонить домой и что она сожалела обо всех неприятностях, которые ей доставила, но что она теперь взрослая и должна жить самостоятельно, и это вовсе не означало, что она не любит маму и папу. Они бы не расстроились так сильно, если бы она обсудила с мамой свои планы и снова и снова повторяла, что очень даже заботилась о них и что постарается быть дома к серебряной свадьбе. Надо только обождать.

Дэвид думал, что мог бы поведать о том, что сумел побывать во многих местах и многое узнал о мире. Он мог бы рассказать об ужасной трагедии на прекрасном греческом острове и что это заставило его задуматься о том, как быстротечна жизнь и как внезапно она может оборваться.

Его отец обожал пословицы и поговорки. Дэвид мог бы рассказать ему пословицу о том, что «если любишь свое дитя, пошли его в путешествие», и планы его не окончательны, но с каждым днем он набирается опыта, от которого становится лучше. Это могло бы сработать и было бы гораздо лучше, чем пустая бездна, которую он создал вокруг себя.

Томас понял, что надо было позвонить матери, а не Ширли. Просто ему так хотелось верить, что мальчик на месте. Звонить надо было только маме. Он бы сказал ей, что беда прошла стороной, и попросил ее все рассказать Биллу. Он бы сказал ей, что сидит с незнакомыми людьми, что поведал им, какая она замечательная женщина и как благодарен ей за то, что нашла средства на его учебу, работая сверхурочно по ночам. Маме это бы понравилось.

Одна только Эльза не сомневалась, что сделала правильные звонки. Они оба знали, что она в Греции, но не знали точно, где именно, и она не оставила им возможности узнать, где ее найти. Она сказала каждому только то, что хотела. В одном случае она была неопределенной и доброжелательной, в другом жесткой и холодной. Она не изменила бы ни слова.

Андреас вздрогнул от внезапного звонка. Это мог быть его брат Йоргис, звонивший из полиции, возможно, чтобы сообщить о погибших и о понесенных убытках.

Но это был не Йоргис, это был немец. Он назвался Дитером, и ему нужна была Эльза.

— Ее здесь нет, — ответил Андреас. — Они все недавно спустились в гавань. Почему вы уверены, что она здесь?

— Она не могла уйти, — возразил мужчина. — Она звонила мне десять минут назад. Я проследил номер телефона, с которого она звонила… где она остановилась… пожалуйста. Простите, что так настойчив, но мне очень надо знать.

— Понятия не имею, господин Дитер, совершенно.

— А с кем она была?

— С группой знакомых, думаю, они завтра покинут деревню.

— Но мне надо ее найти.

— Премного сожалею, что ничем не могу помочь, господин Дитер. — Андреас положил трубку и, повернувшись, увидел перед собой Эльзу. Она вошла с террасы, услышав, как он говорит по-немецки по телефону.

— Почему вы это сделали, Андреас? — спокойно спросила она.

— Подумал, что вы хотите именно этого, но если я не прав, телефон к вашим услугам… пожалуйста, звоните ему снова.

— Вы правы, абсолютно правы. Огромное спасибо. Вы правильно сделали, что отвадили Дитера. Обычно я сильная, но сегодня я бы не выдержала этого разговора.

— Знаю, — тихо произнес он. — Бывают времена, когда говоришь или слишком много, или слишком мало. Лучше вообще ничего не говорить.

Снова зазвонил телефон.

— Вы все еще не знаете, где я, — предупредила она.

— Конечно. — Он многозначительно кивнул.

На этот раз это был его брат Йоргис.

Двадцать четыре человека погибли.

Двадцать иностранцев и четверо из Агия-Анны, не только Манос, но и его маленький племянник, который, вероятно, на борту помогал своему дяде. Ему было всего восемь лет. А еще двое — местные юноши из команды катера, совсем молодые, едва начавшие жизнь.

— Мрачные времена для вас, Андреас, — сказала Эльза с глубоким сочувствием.

— Невеселое время и для вас, — ответил он.

Они сидели и думали каждый о своем. Казалось, что они знали друг друга давно. Если было бы что сказать, они бы разговаривали.

— Андреас? — Эльза выглянула наружу, где остальные были заняты беседой и их никто не мог услышать.

— Что?

— Сделаете для меня еще кое-что?

— Если смогу — да, конечно.

— Напишите письмо Адонису. Попросите его вернуться в Агия-Анну. Вернуться теперь. Скажите, что в деревне погибли двое молодых людей, что всем вам необходимо видеть того, кто уехал, но может вернуться.

Он покачал головой:

— Нет, друг мой Эльза, это не поможет.

— Хотите сказать, что не постараетесь, чтобы помогло. Что еще хуже может случиться? Он может написать и сказать: «Нет, спасибо». В сравнении с тем, что случилось сегодня, это не конец света.

— Зачем вам вмешиваться в жизнь тех, кого не знаете?

Она рассмеялась, откинув голову:

— О, Андреас, если бы вы знали, какая я на самом деле. Да я только этим и занимаюсь. Я воинствующий журналист, меня так и прозвали на телестудии, а друзья считают, что я во все вмешиваюсь, везде сую свой нос. Вечно пытаюсь сохранить семьи, отучить детей от наркотиков, очистить улицы от дерьма, сделать спорт доступным… Мне свойственно стремление изменить жизнь людей, которых я не знаю.

— Всегда ли это помогает? — спросил он.

— Иногда срабатывает. И срабатывает достаточно часто, чтобы я не переставала этим заниматься.

— Но вы сбежали?

— Не из-за работы.

Он посмотрел на телефон.

Она кивнула:

— Да, вы правы, из-за Дитера. Это долгая история. Когда-нибудь я сюда вернусь и расскажу вам все.

— Не обязательно.

— Обязательно, но мне также важно знать, что вы написали Адонису в Чикаго. Обещайте, что напишете.

— Не умею писать письма.

— Я могу написать за вас, — предложила она.

— Неужели?

— Могу постараться передать ваши чувства, но не уверена, что это будет правильно.

— Я в себе тоже не уверен, — помрачнел Андреас. — Иногда кажется, что знаю верные слова, и воображаю, что обнимаю его, а он говорит мне «папа»… В другое время мне видится, что он непреклонен, жесток и говорит: «Что сделано, то сделано».

— Письмо надо написать такое, чтобы он сказал «папа», — не отставала она.

— Но он догадается, что письмо не мое, он знает, что его старик со словами не дружит.

— Главное — обождать. Это будет в газетах даже в Чикаго, и он прочтет о трагедии в его родной Агия-Анне. Ему захочется услышать вас. Порой события сильнее наших мелких страхов.

— Это касается и вас с Дитером? — спросил он.

— Нет. — Она покачала головой. — Нет, это другое. Когда-нибудь я расскажу, обещаю.

— Нет надобности говорить мне, Эльза, — успокоил он.

— Вы мой друг, и я хочу рассказать.

Послышались голоса с террасы.

Говорил Томас:

— Андреас, вы должны поспать, завтра будет долгий день.

— Думаю, нам следует спуститься вниз туда, где мы остановились, — начал Дэвид.

— Мой брат Йоргис выслал машину для вас. Я сказал, что у меня друзья, которых надо отвезти, дорога длинная.

— Можем мы заплатить за угощение, за день и вечер, проведенные у вас? — спросил Томас.

— Я же сказал Йоргису, что вы друзья, а я с друзей денег за еду не беру, — с достоинством произнес он.

Они посмотрели на него: престарелый, слегка сутулый, бедный трудяга в этой таверне, где они — его единственные клиенты. Они должны были заплатить ему, и обидеть было нельзя.

— Знаете что, Андреас, мы не можем уйти, ничего не заплатив, даже несмотря на то, что мы друзья, — начала Фиона.

У Шейна было другое мнение.

— Ты же слышала, что ему не нужны деньги. — Он оглядел их всех, удивляясь, как это люди не понимают, что можно есть и пить бесплатно.

Эльза заговорила медленно. Она умела привлечь внимание. Все замолчали, чтобы услышать ее. Казалось, что слезы выступили у нее на глазах.

— А что вы скажете, если мы соберем деньги для семьи Маноса и его маленького племянника, а также для других погибших на наших глазах? Для них обязательно будет создан фонд. Мы соберем столько, сколько, на наш взгляд, могли бы стоить вино и еда в другой таверне, положить все в конверт и написать на нем «От друзей Андреаса».

У Фионы в сумке нашелся конверт. Как только она его достала, они молча положили на блюдо свои евро. На дороге послышался шум полицейской машины.

— Эльза, напишите людям что-нибудь, — предложила Фиона.

Эльза сделала это уверенной рукой.

— Жаль, что не могу написать по-гречески, — вздохнула она и взглянула на Андреаса, словно у них был свой секрет.

— Это замечательно — ваша щедрость, всех вас, это прекрасно на любом языке, — сказал он сдавленным голосом. — Никогда не умел писать письма.

— Труднее всего написать первые слова, Андреас, — настаивала она.